Пыль грез. Том 2

То, что тебя питает, выцарапано
Когтями твоей нужды
Но нужда одной половиной живет на свету
Другой в темноте
Добродетель же лишь шов между ними
Если цена нужде – жизнь
То и страдания, и смерть оправданны
Когда же речь о мелких потребностях
Шов смещается в темноту
И не остается никакой добродетели
Мир потребностей бесцветен и сер
Однако природа не знает любимчиков
И то, что еще сегодня благородно
Завтра будет питаться, царапаясь когтями
Твоей нужды, – такова жизнь.

«Житейские наблюдения» Саэген

Йан Товис, изможденная и слабая, миновала ворота следом за братом и вступила в мертвый Харканас. То, что она там увидела, уже и так было впечатано прямиком в ее душу потаенными легендами, которые хранились у нее в роду. Еще пересекая мост, она окуталась эхом собственных шагов по камням, столь же знакомым и столь же пропитанным печалью, как плащ покойной прабабушки. Пройдя сквозь многоэтажную арку, она словно бы ощутила себя дома – но дом казался брошенным, как если бы она унаследовала чужую ностальгию. Стоило ей выйти из прохладной тени, как ощущение неуюта сменилось явным беспокойством – перед ней открылось безмолвное и безжизненное зрелище грязных башен, зданий со следами копоти, разбитых статуй. Не позволившие сорнякам заглушить себя террасные сады превратились в плотную массу кривых деревьев, корни их прошли сквозь ограду, змеями спустились вдоль насыпей и вспучили мостовую. На карнизах поверх расписанных белым гуано стен лепились птичьи гнезда. По углам гнили кучи нанесенных ветром листьев, а между булыжниками пробивалась трава.

Она чувствовала и древнюю магию, словно бы трепетавшую где-то на краю поля зрения. Бесчисленные эпохи город пережил куда лучше, чем ему следовало. И волшебство до сих пор противостояло безжалостному напору времени. Можно было подумать, что открывшееся перед ней место покинуто какое-нибудь поколение назад, хотя в действительности это случилось в невообразимой древности.

Матери будут прижимать к себе детей,

Пока сам мир не рассыплется в прах.

Так сказал поэт родом из этого самого города, и Йан Товис его понимала. Дитя остается дитем, дом – домом, во всяком случае, с точки зрения матери. Но после такого объяснения эта истина кажется банальной. Поэт же пытается пробудить в слушателе то, что уже осознано, но еще не высказано. Магия слов в том, что они выражают отсутствие слов. И однако дети вырастают, а стрелы времени способны пробить самые могучие стены. Случается и так, что стены пробивают изнутри.

Для нее давно сделалось привычкой – что она и сама прекрасно понимала – сеять в себе сомнения. Нерешительность сделалась в ее сознании неотъемлемой частью жизни. Брат, само собой, был в этом отношении ее полной противоположностью. Они словно бы стояли лицом к лицу, но навеки разделенные рекой, через которую не перекинуть моста. Когда Йедан Дерриг принимал брошенный ему вызов, его воля, жестокая и страшная, уничтожала чужие жизни. Когда же она не видела его перед собой – с окровавленными руками и твердым, как камень, взглядом, – ей начинало казаться, что в порядке вещей в этом мире именно отказ от решения, то состояние, когда сознание лишь ожидает, что произойдет, обреченное реагировать, но не начинать самостоятельно. Когда сознание лишь стоит на месте, пассивное, готовое принять любую судьбу.

Им следует держаться вместе, действуя друг на друга, словно противовесы на двух сторонах моста, и тогда есть надежда, что в своем шатком равновесии они обретут столь нужную правителям мудрость, а камни под ногами их народа сделаются ему прочной и надежной опорой.

Он перебил ее ведьм и колдунов, и ему даже не потребовалось ее обходить, поскольку она ему никак не препятствовала. Просто застыла на месте. И ждала, когда ударит нож судьбы. В руке Йедана.

Я об этом забыла. И потерпела неудачу. Мне надо его вернуть. Мне нужен мой Убийца ведьм.