Она снова появилась перед его глазами, ее гнилые зубы тускло блестели, словно пеньки из дымчатого кварца.
– Мне было обещано! Каменная Сука пробудится вновь, чумным ветром и жадной саранчой, лесными пожарами и удушливой пылью. А вы все накинетесь друг на друга, раздирая плоть зубами и ногтями. Вы обратитесь ко злу, прекрасно отдавая себе в этом отчет, – а я гряду, смертный, и земля проснется, чтобы вас судить. Вы станете ползать на коленях, умоляя о пощаде, и убожество ваше станет вам, человечеству, эпитафией – ибо от меня вы не дождетесь ничего, ни капли жалости! – Она прерывисто дышала, безо всякого смысла выталкивая из себя наружу холодный воздух, ее сотрясал сейчас чудовищный гнев. –
Торант приподнялся и сел.
– Нет, – выдавил он сквозь зубы и протянул руку к горлу, чтобы ощупать синяки.
– Вот и хорошо. – Олар Этил отвернулась. – Теперь спи. Проснешься ты уже один. Только не думай, что от меня избавился, даже не пытайся. – И добавила после паузы: – А он исполнен лжи. Остерегайся его.
Нагнувшись вперед, Торант разглядывал покрытую капельками росы почву у себя между коленей. Потом прикрыл глаза.
Сеток проснулась от волчьего воя. Медленно села, провела ладонью по грязным спутанным волосам, потом поплотней завернулась в одеяло. Уже занималась неверная заря, почти невидимая за сиянием нефритовых царапин. Отголоски воя начали утихать, и Сеток склонила голову набок – быть может, ее разбудило что-то еще? Непонятно. Со всех сторон их окружала ночная тишь – она бросила взгляд на неподвижный силуэт Кафала. Совсем его загнала. С самого начала путешествия он валился на землю и засыпал, стоило им только закончить свой скудный ужин.
Глаза понемногу привыкали к полумраку, она уже могла разглядеть лицо Кафала. Оно исхудало, казалось старше от истощения. Она знала, что ему еще нет и тридцати, но выглядел он не на один десяток лет старше. Кафал лежал недвижно, словно мертвый, и однако она чувствовала, что сны его тревожны. Ему не терпелось вернуться обратно к племени.
«Должно случиться что-то ужасное». Слова эти раз за разом вылетали у него изо рта, будто мантра дурных предчувствий, срывались с губ на бегу вместе с хриплым дыханием.
Она вдруг почувствовала запах, сухой холодный воздух словно дохнул влагой. Перед глазами замелькали яркие цветные видения – как будто покров настоящего осыпался и пейзаж предстал перед ней таким, как в древности.
Оазис. Созданный самой природой сад, полный красок и жизни. Между широких пальмовых листьев порхают с песнями яркие птички. Кругом резвятся обезьяны, морды их перепачканы соком зреющих повсюду плодов. Маленький, но самодостаточный мирок, в котором ничто не меняется, куда не ступала нога таких, как она.
Когда она заметила плывущую к оазису серую тучу, ее вдруг охватило необъяснимое, безнадежное отчаяние, она громко вздохнула. Она увидела, как сверху дождем сыплется пыль, покрывает тусклой патиной листья, шары плодов, некогда чистую поверхность водоема. И все сразу же начало гибнуть.
Какие-то несколько мгновений спустя осталась лишь черная гниль, стекающая по пальмовым стволам. Обезьяны покрылись гнойными язвами, у них стала выпадать шерсть, одна за другой они сворачивались в клубочек и умирали. Птицы пытались улететь, но в конце концов попадали на серую почву, дергаясь и хлопая крылышками, пока наконец не застыли неподвижно.
Оазис пересох. Все, что осталось, унес ветер, над источником сомкнулся песок и окончательно заглушил его.
Сеток всхлипнула.
Кто за это в ответе? Силы природы? Заполнившее небеса смертоносным пеплом извержение вулкана? Или то был исполненный горечи выдох какого-то бога? Злосчастный город, что сгорел дотла, отравив окружающий воздух едкой алхимией? Случайным было поругание или же намеренным? Ответов на эти вопросы у нее не было, каждый лишь швырял ей в душу еще больше горестей.
До тех пор, пока под грузом печали не зародилось подозрение, мрачное, отвратительное.