Пыль и пепел, или Рассказ из мира Между

— А ты видел когда-нибудь, чтобы это кому-нибудь помогло? Забрало отсюда?

Тот покачал головой.

— На эти темы, парень, мы здесь не разговариваем. Не об этом. Ад не ад, но какая-то культура, ты понимаешь, обязывает.

Какое-то время я крутил стаканчик в пальцах. Нужно было возвращаться. Вот только как? Мне нужно было вернуться, чтобы вернуть себе тело. Но, чтобы вернуться, мне нужно было тело.

— А здесь можно где-нибудь остановиться? Имеется ли какое-то местечко, где можно пожить? Какая-нибудь гостиница?

— Имеется. Только это гостиница психов. Тут рядом, за ратушей, в переулке. Индульгенциями там не плати.

— А чем?

— Не знаю, наверняка деньгами, которых нет, точно так же, как нет их семей, мира и вообще ничего. Они же психи.

Актер начал блекнуть, кожа превратилась в серое испарение, в котором горели провода нервов. Он поднял бутылку. Я отрицательно покачал рукой и перевернул стаканчик вверх ногами. Стефана Каспжицкогоя больше не желал.

Зато у меня была охота предложить Пыровскому переправить его. Это уже инстинкт. Несколько лет я был психопомпом, собственно, даже и не зная, что делаю. Но потом припомнил монахов, гончих, собственное тело и черный автомобиль, заехавший на железнодорожную станцию. Я был преследуемым. В обоих мирах. Лучше было держать язык за зубами.

А более всего меня беспокоил тот черный автомобиль, потому спросил о нем.

Нервы актера внезапно загорелись, как будто раскалились добела.

— С этими поосторожней… И вообще, не шастай здесь ночью один. Для некоторых война не закончилась.

— Какая война?

— Любая война, браток. И у людей это в голове. Одни станут исправлять мир и окружающих людей, а другие станут перед ними защищаться. Некоторые гибнут в войнах, но этого не замечают. Другие же замечают и становятся из-за этого еще худшими. Они даже не помнят, в чем была причина. А теперь словно обезумевшие доберманы.

— Я обязан вернуться, — сказал я, собственно, сам себе.

Актер отрицательно покачал головой, а точнее, вновь проявляющейся маской лица.

— Вернуться ты не можешь. Так оно здесь уже устроено. Билет в одну сторону. Психи временами пробуют. Имеются у них такие местечки… Там барьер потоньше, и нужно иметь шизу. Приличную такую шизу. Только ничего это не дает. Быть может, тебе там и удастся захлопать занавеской, задуть свечку или показать тень на стене. Не больше. А ведь тебе хотелось бы наверняка вернуться и принять душ, так?

Он еще задержал меня, когда я выходил в бледный, вечный предрассвет, и спросил, как меня зовут. Я остановился, в самой глубине шевельнулись подозрения. Обычно в таких случаях я отвечал: «Харон», но только не теперь. Это ведь след.

— Называй, как хочешь, — ответил я. — Как угодно, лишь бы не Леон. Впрочем, называй меня Иаковом.

Почему? Это единственный библейский персонаж, разрешивший проблему со сверхъестественным, так же, как я. Кулаками и пинками. Более того, Иаков выиграл. Он отделался всего лишь контузией ноги, то есть выскочил из всего лучше, чем большинство ученых мудрецов.

И это доброе предзнаменование.

ГЛАВА 8

Когда я разыскивал гостиницу, зазвонил телефон. Старый, покрытый шаровой краской телефонный автомат в деревянной будке, с которой слезало коричневое покрытие, и которая стояла на рынке. На том свете, увидав меня, гасли уличные фонари, а здесь звонили телефоны. Не знаю, что мне стукнуло в голову, что я поднял трубку.

Трубку я поднял, но ничего не говорил. А в ней что-то трещало и шумело, словно картошка фри, жарящаяся в кипящем масле.

— Притча о Матфее, кретин, — загрохотало среди шумов и треска. — Ты сам ею меня угощал. Ты зачем вышел из поезда?

У меня сперло дыхание. Я почувствовал, как ноги подо мной становятся мягкими, будто разогретый воск. В горле все стиснулось.

— Михал?!

— Нет времени. Уже слишком поздно… Сейчас я прерву соединение. Помни: положись на себя. Делай то, что умеешь. Что бы ни увидел, делай по-своему. И уж если начинаешь копать, копай поглубже.

Прерывистый сигнал.

Я крикнул через мгновение, как оно обычно случается, когда сообщение прерывается: «Михал? Михал? Алло!». И тому подобные вещи. Вопли в пустоту. С некоторыми аспектами реальности дискутировать нельзя. К примеру, с прерванным телефонным звонком.

Трубку я повесил на полном автомате.

А потом какое-то время сидел на рыночной площади, на каменной облицовке давным-давно высохшего колодца. Михал? Точно так же, как перед тем Патриция? Что-то не складывалось у меня с телефонами, и мне не очень-то хотелось верить в то, о чем те мне говорили.

Я поднялся и потащился в гостиницу. И правда, она находилась за ратушей. В тесном домике, втиснувшемся между двумя другими. Я видел дешевую и старомодную неоновую рекламу из выгнутых трубок, прикрепленных к жестяным буквам.

Отель Лацерта.

Ладно.

Прежде, чем зайти, я набрал прошлогодних засохших листьев и сложил их в стопку, которую затем спрятал в карман.

Вновь меня начало трясти, я зашелся в ужасном, свистящем кашле. Мне казалось, будто бы я начинаю распадаться.