Пыль Снов

Мне снится что нас трое
И Рутт уже не Рутт
И эту Хельд ему не донести
Но знает девочка: молчание
Игра
Но знает мальчик поцелуи
Эрес’ал
И мать кружащих звезд
Засеивает время
Я говорю им о твоей нужде
Я голос нерожденных
В кристалле вижу пламя, вижу дым
И ящериц я вижу и Отцов
Ты рану исцели, о Боже
Ведь дети близко…

Раутос прошептал — его слова были последним, что запомнил Икарий:

— Икарий, во имя милой жены моей… имей веру.

Вера. Он ухватился за это слово.

Рука сомкнулась на глазе; раздался вопль Старшего Бога, когда он превратил глаз в нужное. Для Корня.

Семя.

Финнест.

* * *

Келиз видела, как Кальсе влетает в пасть и останавливается, как буря вонзает в него молнии. Само небо содрогнулось, земля начала биться в падучей; на ее глазах камни вырвались из почвы прямо под Кальсе. Скалистое основание выбросило кривые руки, словно гигантское перевернутое дерево хлещет по воздуху корнями.

Корни вздымаются всё выше, касаются днища Кальсе и неистово расползаются. Каменные ветви вьются, зашивая края врат. Огни в них гаснут. Пустоши теперь кажутся какими-то серыми, словно бешеный рост дерева забрал из них последние искры жизненной силы.

Четыре оставшихся вне портала крепости начали отчаянную атаку на Кальсе. Взрывался камень. Широкие трещины пронизали плавящиеся скалы, звук ударов грохотал сильнее любого грома… но где бы ни открывались раны, камни спешили исцелить повреждения.

И тут атака кончилась. Тишина была такой неожиданной, что Келиз вскрикнула от боли.

Четыре крепости На’рхук охватило пламя, они пятились от врат. Огонь становился все ярче и, наконец, слепяще-белые сердцевины взорвались. Она взирала, то ли в ужасе, то ли в восхищении, как крепости тают. Над ними поднялись толпы дыма. Крепости несло на восток, земля под ними становилась черной от жара.

Ганф Мач сказала в разуме: — Дестриант. Гляди через меня. Видишь?

— Да, — шепнула она.

Две фигуры стоят на изодранной вершине холма к северо-востоку. От них ужасающими волнами течет магия.

Мальчик.

Девочка.

* * *

Ему было все равно. Мир, возможно, готов пасть в глотку самой Бездне, но Буян наконец полностью поддался полнейшей истине войны — и все иное не важно.

Хохоча, он рубил и резал На’рхук, когда мертвоглазые ящеры пытались залезть на «скакуна» Ве’Гат, надеясь числом повалить упрямую стену.

Геслер напал сквозь проходы; его силы пронзили ублюдков не хуже мясницкого резака, поставив узкими прослойками между озверевшими К’эл и держащими щиты Ве’Гат. Они бились с ужасающим ожесточением и гибли в устрашающем молчании.

Его «скакун» ранен. Его «скакун», похоже, умирает — как тут узнать? Все ящерицы сражаются до последнего вздоха. Но он защищается все хуже, Буян чувствует неровное дыхание грудной клетки.

Короткое рыло мелькнуло у лица.

Выругавшись, он отклонился от кинжальных зубов, попытался поднять короткий топор — но На’рхук подобрался ближе, цепляясь за шею Солдата. «Скакун» зашатался…

Буян молотил топором… но он сидел слишком близко — голова ящера покрылась ранами, но ни одна не могла помешать намерениям твари. Широко открылись челюсти. Голова мотнулась вперед…

Нечто рычащее ударило На’рхук — косматая масса волос на изрезанной шрамами коже — длинные клыки бешено вонзились в шею ящера…

Недоумевающий Буян вырвал ногу из стремени.

Гребаная собака?

«Крюк?

Это ты?»

Ох, это точно он.

Зеленоватая кровь хлынула из пасти На’рхук. Глаза подернулись дымкой, пес и ящер свалились с шеи Ве’Гат.

Тут Буян увидел над головой пылающее небо.

Но буря кончалась, гром затихал; мир снова заполнился лязгом железа, треском костей и плоти. Песня десяти тысяч битв, только какая-то особенно зловещая — не слышно ни одного крика, ни одного стона агонии и ни одной мольбы о пощаде.

На’рхук проигрывали.

Кончилась битва. Началось избиение.

Не сочинишь хорошую песню на одной ноте.

Но для солдата, видевшего смерть всю вечность с самого утра, такая угрюмая музыка стала сладчайшей на свете.

«Резня! Ради моих храбрых Вегатов! Ради Геслера и его К’элов. Резня ради Охотников за Костями, моих друзей, РЕЗНЯ!!!»

Как бы потеряв точку опоры, Эмпелас вырванный неспешно перевернулся. Теперь все сооружение пылало, выбрасывая полотнища горящего масла, щедро поливая мусор, трупы и раненых трутней.

Геслер знал: теперь это мертвый, бесчувственный кусок камня, готовый покинуть небо.

За ним все еще содрогались пред гибелью две крепости, пьяно плывшие друг к дружке. Ветер рвал столб дыма от третьей цитадели, но самой ее уже не было видно. Остальные стали пеплом.

Перед ним высилась гора покореженного камня, окружившая обломки Кальсе, словно они были драгоценностью в оправе… или глазом в руке великана. Что-то в этом явлении было знакомым, но он еще не мог понять, что. Гора вставала необыкновенно высоко, поднимаясь над дымом и пылью.