Пыль всех дорог

Для мужчины и домофея сейчас состоится финальный прыжок — в свой мир. Тая останется в нейтрали, пока за ней не придет морф — после того как устроит на границе парадоксального пространства тот самый взрыв, отделяющий Землю от нейтрали. Вместе с морфом девушка отправится в свою конечную точку, на песчаное плато в Тхагале, отдаст синх, а дальше… как узнать о том, что она жива?.. Никак, и это хуже всего. Что, придется мучиться всю жизнь этим вопросом?! Сколько опасностей могут поджидать одинокую девушку в мире, где споры все еще решаются мечом и правом сильного? Например, непраздный интерес со стороны Тхагов, Энхгов или же Путешественников? Спору нет, Аиса — тетка боевая, но…

Какая-то мысль подспудно крепла, превращаясь из скудной искорки в мощный световой луч. Мысль о том, как правильно поступить сейчас.

Тха-Сае вынула синх из сумочки, напряженно присматриваясь к его текучим контурам. Пора проститься, раз и навсегда. У каждого своя жизнь, своя судьба. Останутся лишь воспоминания, тускнеющие со временем, как покрывающиеся пылью зеркала. Ковалев тоже бросил взгляд на проклятый прибор, который скоро отнимет у него девушку с кошачьими глазами. Что ты пялишься на эту дурацкую мертвую каплю?! Смотри на Таю, вы с ней вот-вот расстанетесь раз и навсегда, и не будет больше НЛО над Пермью и окрестностями, не будет пылевых вихрей с окнами в другую реальность, не будет надежды на встречу… Ни один бродяга больше не пересечет границу твоей Земли, тем более, вопреки ходу времени.

И Ковалев смотрел. Он видел, что длинные черные ресницы уже слиплись стрелками от слез. Может быть, Тая тоже предчувствует угасание воспоминаний, тускнеющих, как пыльные зеркала?

— Я не хочу это видеть, — проговорила девушка, пряча в сумочку синх. — Видеть, как наше время уходит.

Радужная бездна под ногами пришла в движение, и в волне холода рядом оказался морф. Не нужно долго думать, кто это. Пора.

Скрипучий голос домофея прозвучал глухо, как сквозь вату, и был лишен привычного ехидного оттенка:

— Ковалев! Что ты висишь, как майский пень?! Неужели не понятно, что делать?!

Да все понятно. И вот уже сделано то, что принято между мужчиной и женщиной перед прощанием: поцелуй, последний, до нехватки воздуха… Тебя, майор, ждет работа, рутина, случайные боевые подруги, в общем и целом — жизнь без нее, без черноволосой и желтоглазой. Обычный график старого холостяка, который раз в год встречается с близкими, живущими своей жизнью.

— Отпусти, пожалуйста… — Голос Тха-Сае звучал на грани слышимого.

Он уже начал отпускать, одновременно протягивая руку закованной в ледяную броню руке морфа. Ладонь обожгло…

— Майор, ты такой же дятлообразный, как Витя! Ну?! Допер?!

Допер.

Допер окончательно после того, как Диген насвистел очередную песенку. Очень музыкально, как всегда. Про то, что на струнах лежит пыль, а под окном ржавеет разбитый телевизор. Прим. авт.: речь идет о песне группы БИ-2, «Компромисс». На гитаре Валентин играть не умел, телевизоров из окна не бросал, но… компромисс с жизнью уже состоялся. Работа, рутина, случайные подруги, а также те, кто по долгу службы дает команду «фас». И фраза-вопрос насчет того, не взять ли свой аккорд напоследок, сейчас звучала актуально, как никогда.

Обожженная лютым холодом ладонь прикоснулась к руке морфа снова, но только для рукопожатия.

— Спасибо за все… — Валентин посмотрел в покрытые золотым напылением щитки клювообразного шлема и добавил так сердечно, как умел: — …Алексей. Прощай. Диген, отпусти мой пояс и иди с ним.

— Дошло-таки! — заулыбался домофей, цепляясь лапкой за скафандр металломорфа и всем видом показывая, как ему от этого противно и холодно. — Моя школа! Я же говорил Вите, что в душе ты молод и юн! Кто не рискует, тот не пьет!

Глаза Тха-Сае широко раскрылись, лицо порозовело.

— Неужели ты решил…

— Да.

— И что… что ты будешь там делать?!

Ковалев улыбнулся.

— Как минимум, научусь ездить верхом. А потом посмотрим.

* * *

… Диген шлепнулся прямехонько на стол Альберта Ивановича и тут же вскочил, сделав по столу круг — нет, овал! — почета, сопровождая прыжки непередаваемыми боевыми криками. На него смотрели все: Скворцова с нахмуренными бровями, загорелый за несколько недель «заброса» Кузнецов, все так же держащийся за сердце Таипов, Дзохос, внешне сохранявший полное спокойствие даже в незнакомой обстановке. Сотрудники лаборатории, оказавшиеся в центре всей этой свистопляски со временем — Жук, Полянский, Воротников, Зиганшин, — они даже удивления не выказывали, как будто подобное происходило каждый день. Домофей послал им воздушный поцелуй и начал озираться, высматривая еще одну пару глаз, которая, как он был уверен, смотрит на него с восхищением и обожанием.

— Нори! — завопил он, не найдя то, что искал. — Ты где?!

— Здесь, — послышался застенчивый голос, а Марина наклонилась и подняла повыше кокетливую особу в синем платьице, чтобы она могла видеть своего героя. — Ты же не уйдешь больше?

— Не-а! — воскликнул герой, прыгая со стола. — Хватит, набегался.

— Постойте… — У Альберта Ивановича упал голос. — А где же Валентин?!