Пылающий берег

Они с Ха’ани разгребли золу и песок и достали гигантских лангустов, приобретших теперь багряный цвет и испускавших пар. Бушмены обжигали пальцы и взвизгивали от смеха, взламывая чешуйчатые красные хвосты и доставая сочное белое мясо.

Ха’ани кивнула Сантэн, и та присела на корточки рядом с ними. Ноги лангуста содержали длинные куски мяса толщиной в палец Сантэн, грудную кирасу наполняли желтые внутренности, превратившиеся от жара в сплошную массу. Сан использовали ее как соус к мясу.

Сантэн и вспомнить не могла, чтобы когда-либо вот так наслаждалась едой. Она пользовалась своим ножом, чтобы отрезать от хвоста небольшие кусочки. Ха’ани улыбалась ей в свете костра, набив рот едой, и время от времени повторяла: «Нэм! Нэм!»

Сантэн внимательно прислушивалась, потом повторила слово с той же интонацией, что и старая женщина:

— Нэм!

Ха’ани радостно взвизгнула:

— Ты слышал, О’ва? Дитя сказало «хорошо»!

О’ва буркнул что-то себе под нос, наблюдая за ножом в руке женщины. Он понял, что просто не в силах отвести от него взгляда. Лезвие проходило сквозь мясо так легко, разрезы были такими гладкими, что даже блестели… Каким же острым должен быть этот нож, думал О’ва… и такая острота даже испортила ему аппетит.

Набив желудок так, что он почти болел, Сантэн легла у костра, а Ха’ани подошла к ней и в песке под ней выкопала ямку для бедер. Сразу стало намного удобнее, и Сантэн снова улеглась, но Ха’ани пыталась объяснить ей что-то еще.

— Ты не должна класть голову прямо на землю, Хорошее Дитя, — сказала она. — Ты должна держать ее выше, вот так.

Старая женщина приподнялась на одном локте, а потом прижала голову к плечу. Это выглядело неловко и неудобно, и Сантэн благодарно улыбнулась, но легла по-прежнему.

— Оставь ее, — проворчал О’ва. — Когда ночью ей в ухо заползет скорпион, она сама все поймет.

— Она многому уже научилась для одного дня, — согласилась Ха’ани. — Ты ведь слышал, как она сказала «хорошо»? Это ее первое слово, так я ее и назову. Хорошо, — повторила она. — Хорошее Дитя.

О’ва хмыкнул и ушел в темноту, чтобы облегчиться. Он вполне понимал неестественный интерес жены к чужачке и ребенку в ее утробе, но впереди их ждал тяжелый путь, а женщина могла оказаться опасной помехой. Конечно, был еще и нож… От мыслей о ноже бушмен начинал злиться.

Сантэн проснулась с криком. Это был страшный сон, спутанный, но чрезвычайно пугающий… Она снова видела Майкла — не в горящем самолете, а верхом на Нюаже. Тело Майкла чернело от пламени, его волосы горели, как факел, а Нюаж под ним был истерзан снарядами, его кровь ярко выделалась на снежно-белой шкуре, а его внутренности свисали из живота, когда он бежал…

— Это моя звезда, Сантэн. — Майкл показал вверх рукой, похожей на черную лапу. — Почему ты не следуешь за ней?

— Я не могу, — рыдала Сантэн. — О, я не могу!

И Майкл умчался прочь через дюны, на юг, даже не оглянувшись, а Сантэн закричала ему вслед:

— Подожди, Майкл, подожди меня!

Она еще кричала, когда осторожные руки встряхнули ее, чтобы разбудить.

— Спокойно, Хорошее Дитя, — шептала ей Ха’ани. — В твоей голове полно сонных демонов… но посмотри, они уже сбежали!

Сантэн все еще всхлипывала и дрожала, и старая женщина легла рядом с ней и накрыла их обеих своей меховой накидкой, поглаживая девушку по волосам. Через какое-то время Сантэн успокоилась. От тела старой женщины пахло древесным дымом, звериным жиром и дикими травами, но это не было неприятно, а ее тепло утешало Сантэн; немного погодя девушка снова заснула, на этот раз без кошмаров.

А Ха’ани не спала. Старым людям не нужно спать так много, как молодым. Но ей было хорошо. Телесный контакт с другим человеческим существом — это было нечто такое, чего ей не хватало все эти долгие месяцы. А бушменка с детства знала, насколько это важно. Младенцев сан привязывали к матери, и они всю свою жизнь были тесно связаны физически с членами своего племени. Сан говорили так: «Одинокая зебра становится легкой добычей для льва», и клан представлял собой настоящее единство.

Думая об этом, старая женщина снова ощутила грусть, потеря близких лежала на ее сердце слишком тяжелым грузом. В клане О’ва и Ха’ани их было девятнадцать — трое их сыновей с женами и одиннадцать внуков. Младшего из внуков Ха’ани еще не отняли от груди, а старшая, девушка, которую бушменка любила больше, чем других, впервые испытала женские кровотечения, когда на их клан напала болезнь.

Это была чума, какой никто не знал за всю историю клана и племени сан; это было нечто настолько стремительное и беспощадное, что Ха’ани до сих пор не могла ни осмыслить это, ни найти определение. Болезнь начиналась в горле, потом превращалась в сжигающую лихорадку, кожа становилась настолько горячей, что почти обжигала пальцы, и больного терзала жажда, неведомая даже в пустыне Калахари, которую сан называли Великой Сушью.

И на этой стадии малыши умирали, всего через день или два после появления первых симптомов, а старшие настолько слабели от болезни, что не в силах были даже похоронить детей, и их маленькие тела быстро разлагались на жаре.