Пылающий остров (Художник Г. Макаров)

— Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Как только он покажется, предупредите меня, чтобы я мог его встретить. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?

— Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.

— Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, вчерашнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.

Секретарь смутился:

— Простите, Василий Климентьевич.

— Ну, хорошо. Так-то лучше.

Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.

Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.

Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет. Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.

Увидев, что Кленов поежился, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окна.

Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.

— М-да!.. Уважаемый товарищ министр. Разрешите доложить, что я явился к вам, как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания… возмездия… сурового и безжалостного.

Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:

— Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!.. Изъятия… И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!.. Меня выпроваживали. Я требую… Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету как гражданина!

— Так, — сказал министр. — Кого же и в чем вы обвинили, профессор?

— Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!

— Ампутация?

— Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только, ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками… руками женщины! Василий Климентьевич, это ужасно!..

Профессор, обессиленный, почти упал на стул.

— Но это не все… не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь… М-да!.. Молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение… Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!

— Кого же, Иван Алексеевич?

— Меня, уважаемый гражданин министр! — Профессор величественно поднялся. — Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука… Девушка — живой мне укор, а ее работа — несчастье человечества!

— Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?

— Вполне. Или, может быть, не вполне… Я был уверен все время, что аккумулятор — несчастье человечества. Много лет…

— Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!

Профессор вздрогнул от неожиданности.

— Откуда вы знаете? — сказал он чужим голосом.

— Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако в последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мной в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской — одно и то же лицо!

Кленов долго молчал, уставившись на министра.

— У меня хорошая память на лица, но… — прошептал он.

— Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки…