Пылающий символ. Том 2

Дождавшись, пока Элина закончит говорить, Богдан сообщил:

— Вчера вечером я снова говорил с Чезарини.

— Да ну…

— Он согласовал цену и готов заплатить. Завтра, если все пройдет гладко, деньги упадут на мой счет, а епископ получит свитки.

— Продашь ему оба?

— Так мы договорились.

— Но ведь он не знает содержание второго пергамента, — с тревогой уточнила Элина.

— Нет, не знает, и для него это не имеет никакого значения. — Богдан поворочался в кресле, как будто выражая свое недовольство. — Скорее бы сбыть их с рук!

— Но сначала ты позволишь Нинель Николаевне перевести недостающую часть.

— Да мне и самому интересно…

— Надеешься отыскать клад?

— А чем черт не шутит!

— Тебе лучше успокоиться, — окоротила его Элина. — Прошло столько времени, что даже указание места, где хранятся сокровища, бесполезно. Нужны точные ориентиры.

— Чем черт не шутит… — повторил Богдан, но уже с меньшим энтузиазмом.

Элина сцепила руки и сосредоточенно взглянула в окно. Солнце клонилось к горизонту, и кипарисы, стоявшие вдоль дороги, растянули длинные тени, образуя мрачную аллею.

— Давай вернемся к тому моменту, когда епископ и служка явились в твою каюту, — предложила она. — Где находилась Ода во время вашего разговора?

— Если быть точным, лежала в спальне, в постели.

— Значит, она все слышала? — Элина перевела глаза на Богдана.

— Практически все. Но потом, минут через десять, Ода ушла.

— Как это выглядело?

— Натянула платье и как была, босиком, проследовала через гостиную к выходу. Я сразу понял, что она разозлилась, но был поставлен перед фактом и не мог отложить разговор с Чезарини.

— Значит, епископ и Себастиан видели Оду… — медленно проговорила Элина. — И она их видела. Более того, она услышала разговор, который не должна была слышать.

— Постой! Ты предполагаешь… — начал Богдан, и Элина договорила:

— Думаю, что если бы Ода пересидела в спальне, то осталась бы жива.

— Выходит, ее убил Себастиан?

— Это же очевидно! Способ проникновения в каюту Оды такой же, как и в остальных случаях.

Богдан покачал головой, и его глаза увлажнились.

— Плохо… Тяжело осознавать, что ты повинен в чьей-то смерти.

— Могу успокоить лишь одним: ты не знал, чем все закончится.

— Слабое утешение… — он тяжело вздохнул. — По крайней мере, теперь ты знаешь, на что я потратил те полчаса.

— То, что ты рассказал, вполне уложилось в общую картину. Мало-помалу все встает на свои места.

По прибытии в Бен-Гурион все пятеро предпочли держаться возле друг друга, поскольку собирались лететь одним самолетом.

Подойдя к регистрационной стойке, Лидия указала глазами на регистрацию первого класса:

— Смотри-ка, бабушка, наш епископ.

Теофилус Чезарини и правда стоял там, держа в руке маленький саквояж. Невысокий, одетый в черную сутану, он что-то сдержанно выговаривал служащей. Взглянув на Нинель Николаевну, епископ почтительно преклонил голову, но, заметив позади нее Богдана и других своих сотрапезников, непроизвольно скривился.

У паспортного контроля им все же пришлось оказаться рядом друг с другом. Приветствуя епископа, Богдан заинтересованно взглянул на саквояж, и Элина сообразила, что речь идет не только о переводе на счет, но еще о наличных.

За пограничным пунктом Богдан посмотрел на Элину и, словно уловив ее мысли, пожал плечами:

— Не упускать же клиента…

Вылет получился весьма сумбурным. Пригласив пассажиров на посадку, ее вскоре отменили. Позднее все прояснилось: во время посадки один мужчина вытащил из-за пазухи «арафатку»[52]. Его вместе с женой и ребенком задержали и допрашивали до тех пор, пока кто-то из пассажиров не подтвердил: арафатку незадачливый пассажир купил по дороге в аэропорт, чтобы прикрыть ребенка, — в автобусе был неисправен кондиционер.

Таким образом, посадка была продолжена, и через сорок минут с небольшим отставанием от графика самолет вылетел в Стамбул.

Элина сидела третьей, в одном ряду с Лидией и Нинель Николаевной. Девочка до самого вылета переписывалась с Мойшей. Бабушка одобрительно кивала: новое увлечение Лидии было ей по сердцу, потому что Мойша остался в Иерусалиме и не представлял для девочки ни нравственной, ни эмоциональной угрозы.

Богдан оказался не у дел: Лидия «разлюбила» его. Но Элина неожиданно для себя увлеклась болгарином. Она сидела у прохода и время от времени поглядывала на него, сидящего рядом с Ердыном Экинджи. От такого соседства Богдан лишь выигрывал: его волосы были чернее рыжеватых волос Ердына, плечи мускулистее, а кожа более загорелой.

— В аэропорту Стамбула Лидочку заберет ее мать, — сказала профессорша. — Она едва с ума не сошла, когда узнала о пожаре на судне и нашей эвакуации.

— Любая мать отреагирует так же, — проговорила Элина.

— Вы не знаете моей дочери, — улыбнулась Нинель Николаевна. — Так она реагирует на все, что происходит вокруг нее.

— Время такое. Одни сплошные неврозы.