Пыльная зима (сборник)

Не ерунда, тихо плача, ответила мать. Я нарочно на телевизоре листок бумажки положила. Раньше он бы меня убил морально, а тут – не заметил даже! Пыль под его носом – видеть перестал! Между прочим, когда телевизор включит, тоже идет руки мыть. Выключит – опять моет. Говорю тебе, по куску мыла смыливает в день!

Талий утешил ее и сказал, что это хоть и болезнь, но не из ряда вон выходящая, он читал где-то о точно такой же безобидной мании. Все это преспокойно лечится, лишь бы он согласился лечиться.

И решил поговорить с отцом.

Петр Витальевич слушал его изумленно: впервые сын так с ним говорил. Впрочем, он мягко говорил, но тем не менее он… Он – учил! Он отцу своему замечания делать вздумал! Вон из дома моего, выродок!

Талий из дома не ушел – некуда. Он ушел в свою комнату.

Теперь ни мать, ни Талий не видели, как Петр Витальевич моет руки. Но когда Талий был в университете, а мать ходила по магазинам, отец оставался один – и наверстывал. Мать, войдя однажды не нарочно тихо, услышала в ванной шум воды и пение. Заглянула. Отец распевал народную песню «Из-за острова на стрежень» и драил ладони пемзой, потом намыливал, долго полоскал под струей воды – и опять пемзой, и опять мылом… Увидел в зеркале мать, вздрогнул, оборвал песню, бросил мыло…

Стал мрачным и тихим.

Через месяц сказал Талию, что чувствует полное нервное истощение и готов полечиться.

И начал лечиться амбулаторно, навещая поликлиничного невропатолога. Никаких тогда психотерапевтов не было, а уж тем более так называемых народных целителей, снимающих порчу и сглаз, врачующих биоэнергетикой, шептаниями и травами, собранными в полнолоуние в Год Петуха и Месяц Льва на юго-западном склоне горы Екчелдык в Таджикистане. Тем не менее дело явно шло на поправку – в том смысле, что руки отец стал мыть уже не более двадцати раз в день. Но одновременно с этим он как-то сникал, съеживался, иссыхал – и умер, как сказали старушки-соседки, святой смертью – во сне, без признаков какой-либо явной болезни.

Мама Талия ненадолго пережила отца…

Сиротство, которое Талий всю жизнь странным образом ощущал при положительном, заботливом отце и при доброй, любящей матери, стало завершенным и полным.

Впрочем – почему странным образом? Ничего странного. Оно, сиротство, было и у матери – вместе с ощущением второй жизни, тогда как первая не прожита была до конца, а фатально оборвана. Оно было и у отца, который сиротлив был своей особостью среди людей, своим стремлением к порядку в мире бардака и хаоса. Как же не быть этому чувству у Талия?

Оно, можно сказать, на роду написано, предопределено.

А раз предопределено… – и тут Талий, понимая, что опять сбивается, может уйти в сторону, на некоем мысленном запасном экране – или листе – записал крупно: ПОДУМАТЬ О ТОМ, НАДО ЛИ БЫЛО МНЕ ЖЕНИТЬСЯ, ЕСЛИ Я ЗНАЛ, ЧТО ОСТАНУСЬ ОДИН. Я ВЕДЬ ЧУВСТВОВАЛ, ЧТО РАНО ИЛИ ПОЗДНО БУДУ ОДИН. ЗАЧЕМ ЖЕ ПОШЕЛ ПОПЕРЕК СУДЬБЫ? ПОЭТОМУ НЕ НАТАША ВИНОВАТА, А Я ВИНОВАТ.

Но сначала – додумать о наследственности, потому что эти мысли должны принести облегчение.

Именно в силу наследственной склонности к порядку он сегодня, только что, когда еще ничего не было, кроме каких-то случайных слов, сразу же начал неизвестно что придумывать, раскладывать по полочкам – как делал отец.

А ведь Талий с этой наследственной чертой боролся. Он опасался, что придет к такому же невеселому жизненному итогу, как Петр Витальевич. Он и сам с малых лет отличался аккуратностью и пунктуальностью. Но все было в пределах нормы – до одного случая, нелепого, глупого и…