Пыльными дорогами. Путница (СИ)

Ночь на Подлесье легла темным покрывалом, рассыпав на небе звезды-зерна. Помню, слышала я еще девчонкой сказание деда Талимира о небесной птахе. Говорил он, что летает она высоко, до самого солнышко. Крылья ее из легкого невесомого пера и сгорают, светила коснувшись. Потому спит птаха весь день, а как солнце садится, на крыло поднимается. Облетает за ночь весь мир и склевывает волшебные зерна-звезды. До рассвета все до единого съедает и снова отправляется отдыхать. Еще птаха дождя боится, чтобы не промокли крылья ее воздушные, потому в плохую погоду сидит в своем гнезде и клюва наружу не кажет.

Много лет прошло с тех пор. Деда Талимира уже и в живых нет, а сказ его все еще помню.

Спала я в свободной комнате. Мне, как гостье, место почетное отвели. Сон навалился на меня тяжелым неснимаемым панцирем, и не пробудилась я, пока птаха все звезды не склевала, оставляя место солнышку.

Увидев утро за окном, я оделась быстренько и выскочила во двор. Прохладная роса обожгла ноги и заставила идти быстрее.

Хозяева дома уже проснулись и занимались своими делами. Заряна хлопотала у печи, Арьяр во дворе возился, а Милан помогал ему с таким кислым видом, будто щавля наелся.

Я тихо прошла вперед, стараясь держаться у бревенчатой стены, чтобы остаться незамеченной. Притаилась у поленницы и стала наблюдать за Арьяром и его братом.

Старший, одетый в старую посеревшую рубаху, поправлял покосившийся за домом забор. Милан, выполнял работу подручного — то колья поддерживал, то инструмент подавал.

В воздухе разносился густой запах горького дыма, разносимого утренним ветерком откуда-то из центра селения. Совсем неподалеку залаяла собака. Глухо, громко и очень недовольно. Может, нерадивый хозяин запамятовал вовремя ее покормить, а, может, мимо сонного пса проскочила плутовка-кошка. Услышав недовольство своего собрата, лай подхватили другие собаки и дружно залились на все Подлесье.

Лай собачий я всегда понимать могла. Знала, как зверь на своем языке говорит. Ни слова не понимала, а чувствовала, о чем речь ведет — больно ли ему, грустно ли, истосковался ли по хозяину, или, от голода живот свело.

Подумав о том, что в селе есть несколько голодных собак, я и сама решила, что не прочь перекусить. Только вот как? Заряна вон и смотреть на меня не хочет. Вряд ли есть позовет, а уж про то, чтоб в дорогу мне чего дать, так и речи не идет. Уходить мне пора. Сейчас вот в дом вернусь, мешок свой соберу и снова в путь.

Твердо задумав уйти, я вздохнула, и собралась было тихонько скрыться. Да тут роса утренняя со мной шутку злую сыграла. Только-только ступила я босой ногой на траву, так мир перед глазами и завертелся. Земля и небо мелькнули в миг передо мной, и растянулась я во весь свой невеликий рост аккурат на траву мокрую.

И ладно бы сама упала, так еще задумала руками за поленницу ухватиться. Диво, что дрова не на меня полетели, а то не сносить мне, неумехе, головы.

В глазах от удара помутилось. Небо черной сеткой затянуло, а во всем теле ухнуло глухой болью. Застонала я в голос, да глаза прикрыла.

Потом Арьяр с Миланом подскочили, стали меня на ноги поднимать.

— И как же тебя только угораздило? — спросил Охотник, внимательно осматривая мою голову.

Я только вздохнула шумно. Ударилась так, что слезы по лицу катились.

— На траве поскользнулась, — ответила негромко.

Арьяр посмотрел на поленницу и покачал головой.

— И чего ты туда полезла?

Я хотела быстро что-то придумать, соврать, да так и не смогла. Видно удар все мысли из головы моей дурной разогнал.

— К знахарке ей надо, — вставил Милан, покосившись на меня. — Вдруг чего перебила?

— Не пойду к знахарке, — тут же ответила я. — Мне в путь пора.

Ох, кажется, прав малец — и руку-то я сильно ушибла, и спину тянет, и на затылке, видать, кожу свезла, вон как жжет. И понесло же меня к этой поленнице, чтоб ее в Изнанку!

— Вёльма, не дури. Куда тебе в путь, если встать не можешь?

Я хотела было ответить, что могу, но в голове как завертелось…

— Оооох, — выдохнула только.

— Милан, беги за матерью.

— Не надо…

— Молчи, Вёльма, — проговорил Арьяр, поднимая меня на руки, — Сказано, девки-дуры…

Возражать я не стала. Дура и есть, чего уж там.

А вот к знахарке не пойду и все тут. Стыдно сказать, а ведь с детства не люблю их, травниц этих. Всегда они косо на меня смотрели да слова страшные говорили. Мол, сила в тебе темная, простым людям недоступная, не смогут они твоей сути принять, сторониться будут. И не деться мне было никуда от этих намеков и слов злых.

Какая же во мне сила темная? Да я и обычной-то не имею. Говорил отец, правда, что прабабка его жрицей ушедшей богини была, чарами владела да духов вызывать могла. Только то давно было. А я что? Девка глупая, ничему не обученная. Нет во мне сил никаких.

Внес меня Арьяр в горницу, на лавку усадил, велел не двигаться. Заряна сразу же заохала, захлопотала вокруг меня. Стала мокрую тряпицу ко лбу прикладывать. Милана за знахаркой послали, а он и рад был уйти — не на меня же смотреть.