Пыльными дорогами. Путница (СИ)

Когда обернулась, ощутив будто обожгло, увидела непонимающий взгляд Ладимира. Колдун был по другую сторону. Ярл Сигурд, посланец скельдианского конунга, мирно беседовал с другими северянами. Ему уж не до меня.

Слегка улыбнувшись Ладимиру, я тут же сняла скельдианский медальон. Сигурд оказался прав — мы слишком не любим то, что есть.

Глава пятая

Глава пятая

Сколько зерен — звезд на небе, столько и людей под небом, говорят старые люди. Да только ни одного зерна в эту ночь не досталось птахе. Все тучами затянуло. Девица-луна и та схоронилась, лишь изредка, под порывом холодного ветра, показываясь людям.

Видать много воинов на поле бранном полегло в ушедшем дне. Боги сжалились и не стали открывать людям скорбящим опустевшее небо, будто дырками покрытое, пустое, без света любимых, тех, что нынче в объятиях ушедшей.

Кутаясь в теплую шаль я не спешила закрывать окно — отчего-то все глядела и глядела на небо. А оно не отвечало ни единым всполохом одинокой звезды.

Время уж перевалило далеко за полночь.

Не спалось мне. После пира княжеского, в честь посланником ельнийских, не спалось.

Сны о морях холодных, бездонных, драккарах могучих и ветрах северных, отступили, не тревожили. Спокойно бы уснуть — да только не могу. Грустно отчего-то, сердце тоской защемило и нет, нет мне покоя.

Медальон возьму скельдианский, погляжу на него и снова прячу. Будто теплом серебро греет, так и зовет снова игрушку колдовскую примерить.

Погляжу и прячу обратно — не хочу Ладимира тревожить.

Он смурной стал, все чаще задерживается у Ростиха — своего наставника.

А сегодня…

Птица ночная из-под самой крыши вспорхнула, мягким крылом рассекая воздух ночной прозрачный. Ох…за сердце я невольно схватилась.

А сегодня и вовсе не пришел мой любимый. Уж колокол на городской башне второй час пробил, а нету его.

— Вёльма….

Я обернулась.

Дверь почти не скрипела, а может я того не слышала.

— Чего не спишь, шальная? — спросил Осьмуша, почесывая затылок и широко зевая.

— А ты чего? Никак волчьи сны мешают?

Он махнул рукой.

— Прошли уж волчьи сны. Две луны как не трогают.

— А босиком чего стоишь? Пол ведь студеный! — я пыталась найти еще повод прогнать его.

— Пустое…Ко мне ведь болезни не липнут, — опять отмахнулся перевертыш. — Так чего не спишь?

Я поглядела на небо.

Снова.

— Как думаешь, звезд и людей поровну?

Осьмуша бесшумно подошел — я только тепло его и ощутила. Руку мне на плечо положил.

— Об этом тоскуешь? Умер кто?

Я головой помотала.

— Я твою тоску во сне учуял, — продолжил Осьмуша. — Она по-особому пахнет, уж научился различать.

Пожав плечами, я взглянула на перевертыша. Глаза того в ночи уж человеческими впредь не будут — все волчий огонь забрал.

— Тяжко мне отчего-то, — проговорила. — Будто камень на плечах лежит, сбросить не могу. Предчувствую что-то, а что…знать бы.

— Не печалься. Пойди к Лесьяру, может, он ответит.

Я тихо улыбнулась.

Осьмуша на небо поглядел.

— Зоран говорил, детям ушедшей звезды черные положены.

— Почем ему знать, — резко ответила я. — Самому-то небось уже и место в ее холодном подземелье готово.

Осьмуша отпрянул.

— Зря ты так, Вёльма. Она мать наша, хоть и не признаем. Она нам силу дала.

— А разве ж мы просили? Не будь силы, все по-иному б могло быть…

— Боги мудрее, не спорь с ними.

Откуда только столько ума у него взялось? Еще недавно ведь боялся слово сказать, а теперь — гляди-ка, разговорился!

Прав он, коль рассудить. Чем я без силы буду? Так, тенью одной, простой девкой, забредшей от дома. Да и он…

— Тоскливо мне, Осьмуша, оттого и говорю. Да ты спать иди, я уж сама.

— Не могу. Тоска твоя не дает. Привкус ее горький на языке.

— Странное дело, — пожала плечами я. — Отчего ты чуешь ее так?

— Зоран сказывал, сестра ты моя хоть и не по крови. Сама ушедшая завещала нам друг друга слышать лучше людей.

Я усмехнулась.

— Иди спать, Осьмуша. Днем поговорим. А тоска…я ее заговором и одолень-травой отгоню.

— Смотри, Вёльма, — шутливо погрозил пальцем перевертыш. — Пока в доме одном, не укроешься…

И ушел.

Ветер из тучи густой клок вырвал и на месте его звезды показались. Немного их — видать правду говорят.

Только лишь луна боком коснулась разрыва — укрыл ее ветер.

— Светлые боги, — зашептала я, — смилуйтесь над нами, дайте прощение, пощади слуг своих грешных. Пусть не прольется кровь на земле нашей…

Шептала и знала, что не услышат меня они. В эту ночь и саму покинули. Грешна я, прогневала.

— Ладьяра, светлая дочь, сбереги Ладимира и верни его мне. Ларьян-батюшка, сохрани братьев моих, что на войну ушли. Славша-странник, сестрам и матери помоги. Ларий, Арьяру сил дай…

Всех вспомнила, за всех помолилась. Только ее, ее одной имя не назвала. Той, чья сила во мне и отчего я на этом месте стою.

Не стану ей поклоняться, не хочу!

Закрыла окно и спать легла. И упал на меня сон, тягучий как те тучи на небе, тяжкий и беспросветный. И не было мне покоя, и во сне не пришел.

Утром пробудилась я позже обычного. Голова трещала, горло пересохло, во всем теле слабость — будто захворала.

Так нет же — здоровая.