Пышечка

Я проверяю названия улиц на перекрестке и указываю на мерцающую ярко-розовую вывеску «УБЕЖИЩЕ». Это то самое место с фотографии, которую миссис Драйвер отдала мне на память о Люси.

– Да, это оно.

– Что за конкурс красоты проводится в баре? Это ведь бар, верно? – спрашивает Милли.

Я прочищаю горло.

– Давайте попробуем оставаться непредвзятыми. К тому же я говорила, что это что-то типа конкурса красоты.

– Будет весело, – смеется Ханна.

Мы выбираемся из машины.

Аманда на минуту останавливается в мерцающем свете вывески и спрашивает:

– С машиной моей мамы тут ведь ничего не случится?

Никто из нас не отвечает.

Перед дверьми выстроилась небольшая очередь из геев. Ну, в смысле, как мне кажется, геев. Я понимаю, что сейчас выставлю себя настоящей провинциалкой, но признаюсь: я еще ни разу в жизни не встречала геев и лесбиянок. Ну, открытых. Не сомневаюсь, и в Кловере они есть, но я слышала о них лишь как о персонажах городских легенд и назидательных историй. У Люси было много ЛГБТ-друзей в интернете, потому что, по ее выражению, Долли Партон – святая покровительница всех гомосексуалов[20].

Иногда мне кажется, что я познала все в этой жизни, засунула нос во все щели, но в такие дни, как сегодня, осознаешь, насколько же мал твой мир.

– Девчонки, мне кажется, это были геи, – шепчет Аманда, когда они заходят внутрь.

Ханна закатывает глаза.

– Да ты просто гребаный Эйнштейн.

Аманду такой ответ ничуть не смущает.

– Что они делают со своими бровями? Они у них просто идеальны!

У дверей стоит крупный, грузный, пузатый вышибала, однако из одежды на нем только джинсы и кожаный жилет.

Трудно представить здесь Люси, но я вспоминаю ее с яркими голубыми тенями на той фотографии – и невозможное кажется возможным.

– Документы, – бурчит вышибала.

– Э-э, зачем? – спрашивает Милли.

– Вход от восемнадцати и старше, – отвечает он.

У меня ухает в животе.

– В рассылке об этом ничего не было сказано, – отвечаю я ему.

– Ну, а я вам говорю, – хмыкает он.

Ханна протискивается между Милли и Амандой.

– Послушайте, мы приехали сюда из Кловера. Вы вообще представляете, где это?

Он ворчит что-то невнятное.

– Вот именно! Конечно, не знаете, потому что это унылый маленький городишко, о котором никто не слыхал. Мы ехали два часа, чтобы выбраться из этой выгребной ямы, а потому вы просто не можете сказать, что все было зря.

Вышибала облизывает губы. Мне на секунду кажется, что она его продавила. Серьезно, только взгляните на нас: на Милли полиэстровый брючный костюм; на Аманде футбольные шорты (вполне возможно, в них же она была вчера) – мы совсем не похожи на девиц, которые выпьют у них весь алкоголь. Хотя нет, Ханна похожа.

Но вышибала отвечает:

– Нет, простите, детки. Ничем не могу помочь.

– Но у меня есть письмо. – Я показываю ему распечатку письма, будто она способна что-то изменить.

Он забирает у меня бумагу, и его взгляд задерживается на верхней строчке. Затем он говорит:

– Это не твой имейл.

Я сглатываю.

– Он тетин. Моей тети Люси.

Вышибала осторожно складывает распечатку и возвращает ее мне. Потом достает четыре неоново-оранжевых браслета из кармана жилетки и надевает их нам на запястья. От удивления у меня отвисает челюсть.

– Только попробуйте посмотреть в сторону бара – вылетите сразу же.

Когда остальные заходят внутрь, вышибала придерживает меня за локоть.

– Люси была очень хорошим человеком, – говорит он.

Я киваю и мысленно благодарю ее за сегодняшнее маленькое чудо.

Оказавшись в зале, мы находим столик сбоку от сцены и очень-очень далеко от бара. Мимо проходит официант, кидает взгляд на наши браслеты и приносит четыре стакана с водой.

Милли пододвигает стул поближе к нам и приглаживает волосы.

– А тут дофига мужчин, вам не кажется?

Ханна окидывает взглядом помещение, и выражение ее лица неуловимо меняется.

– Дай-ка свое письмо.

Я отодвигаюсь от нее.

– Что? Зачем? Не дам.

Она тянется к моему карману и, несмотря на то что я отчаянно от нее отмахиваюсь, вырывает у меня распечатку. Милли и Аманда завороженно глазеют по сторонам и ничего не замечают. Ханна пробегает по письму взглядом.

– Ну ничего себе!

Свет постепенно меркнет.

– Что?

Она качает головой.

– О боже. Ты ничего не понимаешь, да? – Ханна хлопает ладонью по столу и прыскает со смеху. – Милли, – продолжает она, – твоя мамочка заставит тебя вымыть глаза с мылом, когда ты вернешься домой.

Губы Милли вопросительно округляются, но больше я ничего не вижу, потому что в клубе становится совершенно темно, и только у бара горят несколько огоньков.

Из динамиков раздается низкий чувственный голос:

– Распутники и потаскухи, дамы и господа, добро пожаловать в «Убежище» на вечер Долли Партон!

Толпа радостно откликается.

– Первой на сцену сегодня выйдет прекрасная мисс Кэнди Диш! Поприветствуем ее от души!

Прожектор освещает центр сцены, и в его луче появляется высокая женщина в огромном блондинистом парике. На ней бархатное вечернее платье в пол цвета спелого лайма. Макияж чересчур яркий, губы очень пухлые, очевидно нарисованные. Начинается музыка, и с первых же нот я узнаю песню. Это «Higher and Higher».