Пытаться не любить тебя (СИ)

И я также ясно увидел, как обвинения, словно ядовитые стрелы, полетели в меня. «Извращенец», «животное», «тварь», и кто знает, что ещё она думает, не высказываясь в слух. Не то что бы меня задевало – я такой, какой есть, не могу держать свой член в штанах, я живой, дышу, в моих венах течёт кровь и желание. Факт, что желаю также и её, не обсуждается. Меня не привлекает в ней какое-то особое качество, не чувствую ничего особенного, того, что отличалось бы от дикой необходимости. Женщина – не вызывает отвращения, имеет две ноги, киску, задницу и рот. Провоцировать её доставляет мне удовольствие и сильно возбуждает. Если это делает из меня животное, то согласен, я такой и есть.

 

Ночью я пишу Франческе. Пишу и комкаю лист, а потом пишу вновь. Повторяю это выматывающее упражнение, по крайней мере, с полдюжины раз, прежде чем у меня, получается, набросать несколько приемлемых мыслей. Никогда не был литератором, но на этот раз дискомфорт возникает не от моей обычной нелюбви к белому листу и ручке.

Я чувствую себя виноватым по отношению к моей женщине.

Не понимаю, по какой причине то, что я трахнул первую попавшуюся шлюху заставляет чувствовать себя виноватым? Всегда так делал, и никогда не возникало ни проблем, ни сожалений. И тогда, что изменилось на этот раз?

Только тогда, когда, наконец, подписываю письмо, мимолётное подозрение заставляет меня нахмурить лоб и выплюнуть ругательство. Чёрт.

Я не чувствую себя виноватым из-за той цыпочки, имени которой я даже не знаю.

Я чувствую себя виноватым потому, что когда Пенни предложила сопровождать её на вечеринку выпускников, предлагая заплатить двести пятьдесят долларов, и я спросил, где она их раздобыла, на что она дала мне понять, что отсосала кому-то, на мгновение я подумал: «Скажи мне кто это, тогда я смогу пойти и убить его».

Она пошутила, но дело не в этом.

Проблема состоит в том, что до тех пор пока я это не понял, убийственная ярость завязывала в узел весь мой кишечник.

Какое мне дело с кем может Пенни трахаться? Достаточно того, что она мне платит, нет?

Не имеет смысла – безусловно, не имеет смысла. А вещи, которые не имеют смысла, заставляют меня нервничать.

Я прихожу в себя только после того, как в течение часа наношу по боксёрскому мешку удары ногами, удар за ударом и за ударом, а затем кулаками, пока не чувствую, как закипают мои руки, а мансарда кажется вот-вот взорвётся от тяжести моей ярости. В конце концов, я выдохся, но начинаю мыслить ясно и иду спать весь потный, зато без уродских мучений.

 

Я соглашаюсь сопровождать её на эту идиотскую вечеринку. Сумма меня устраивает. Я не думаю ни о чём другом, не должен думать ни о чём лишнем. Всё, что я для неё делаю – это только один из способов для сохранения моего источника, довольно неплохих дополнительных заработков. Убедиться, что останется жива до следующего месяца, а затем пошлю её, куда подальше во всех смыслах.

Определённо – она и её бабушка, словно две героини, вышедшие из какого-то слезливого фильма. Как можно так жить, в плену у жизни, всегда тошнотворно одинаковой? Как у Пенни получается не иметь желания сбежать отсюда? Она заботиться о старухе, словно та её дочь, и делает всё необходимое, это я понимаю по её рукам. У неё руки того, кто всегда работал и продолжает это делать. Грубые, усталые, обветренные. Где она находит время, чтобы жить? Спит, ест, дышит и работает. И это жизнь?

Согласен, всё это говорит тот, кто последние четыре года провёл в тюрьме, поэтому может выглядеть самонадеянным, но до тюрьмы у меня была жизнь. Беспорядочная, запутанная, прокуренная, жестокая, но наполненная. Я видел вещи, сделал многое, изменил многое, многое сломал и даже убил. Но я никогда не был неподвижен.

Пенни, в этом доме живёт на протяжении веков. И теперь ухаживает за бабушкой наполовину слабоумной. Ей не хочется послать всё на хер?

 

Не знаю почему, я прошу её подняться ко мне. В последнее время, становиться опасно много вещей, которые я не знаю и не понимаю. Я только знаю, что, когда мы говорим о ерунде как запудрить её бывших одноклассников, мне хочется узнать побольше о ней. В частности, я хочу знать, какая она в постели. Естественно лучший способ узнать это – сделать. Но такое никогда не случится: даже если я хочу до безумия, этого не случится. Так что ничего не остается, как задавать ей навязчивые вопросы. Однако я ловлю себя на мысли, в то время как она мне рассказывает про свой первый раз, что просто не могу представить здесь этого типа, этого идеального мужчину, до тошноты романтичного, настолько жалкого, чтобы умереть как герой-неудачник из фильма. Я не могу представить по той простой причине, что когда она рассказывает – я слежу за движением её губ и вижу, да – вижу её голой, с широко открытыми глазами, но там, над ней – я, и внутри неё только я. Мне кажется, что лучше больше не задавать такого рода вопросов. Я мудак. Придурок неугомонный. На этой войне я воюю в одиночку.