Р.А.Б.

И тут двери офиса распахнулись, застав врасплох прислонившихся к ним. Кто-то потерял равновесие и упал. Из дверей начали выскакивать люди, одетые в синюю форму без опознавательных знаков. Мы никогда прежде не видели таких в нашем офисе. Их лица скрывали вязаные шапки с прорезями для глаз, а в руках у них тоже были дубинки. Прозвучала команда, и солдатские шеренги сделали еще два шага навстречу, в то время как люди в синем принялись охаживать забастовщиков дубинками и затаскивать их в офис. Завязалась потасовка. Двое парней завалили «синеформенного», вырвали у него дубинку и принялись яростно отбиваться. Солдаты взирали на происходившее безмолвно. Люди, подчиняясь инстинктивному порыву, рванули на первый этаж. Краем глаза я заметил в толпе Загорецкого. Охранников было на самом деле не так много, как показалось сначала. В холле началась настоящая драка с применением урн, стульев и подручных предметов.

Воспользовавшись тем, что охрана с моей стороны бросилась на помощь своим коллегам, которых молотили стульями наши бойцы, я быстро побежал к лифтам. Передо мной стоял довольно плотный парень с дубинкой наизготовку. Я посмотрел в прорезь его шапки, туда, где капельки пота выступили вокруг его карих глаз, и сделал резкое движение вправо. Потом влево, по-футбольному, не переставая смотреть ему в глаза и не прекращая бежать навстречу. В последний момент я снова дернулся вправо и вперед, обрушив свой вес на его плечо. Охранник отпрянул, я пробежал мимо, услышав за спиной звук падающего тела и возглас:

– На лестницу! Валим на лестницу!

Не знаю, как быстро мы бежали с Загорецким и откуда в нас взялось столько сил. Только на семнадцатом мы перевели дыхание.

– Куда теперь? – выдохнул я.

– На двадцать седьмой, в бухгалтерию. – Загорецкий сел на корточки. – У меня карточка от входа.

– А там?

– А там посмотрим. Хуже не будет.

Снизу слышался топот преследователей. Будет хуже, в этом я уже не сомневался.

На двадцать седьмом Загорецкий вставил магнитную карточку в сканер, и замок пискнул, открывая дверь. В коридорах было пусто, в прозрачных пеналах людей тоже не наблюдалось.

– Эвакуировали? – предположил я. – В связи с революцией…

– У них сейчас обед, революция тут ни при чем. Хотя, может, и эвакуировали.

– Интересно, как быстро они поймут, где мы?

– По камерам, если сообразят! – С этими словами он схватил за ножку легкий секретарский стул и снес первую встретившуюся на нашем пути камеру.

Мы завернули в пенал, где обычно сидели те, кто обрабатывает счета-фактуры. Сразу было видно, что здесь работают женщины. И женщины хозяйственные. На подоконниках ровными рядами, в строгом соответствии с цветами радуги, стояли папки с документами. И, конечно, цветы в горшках. У каждого монитора стоял небольшой кактус или еще какое-нибудь растение. Здесь продолжали истово верить, что это спасает от компьютерной радиации. А вообще-то в пенале было весьма уютно.

Загорецкий двинулся по рабочим местам, уничтожив по пути еще одну камеру. Он искал невыключенный или незапароленный компьютер. Таких в нашем сдвинутом на информационной безопасности офисе оказалось целых два.

Основной новостью этого часа в интернете было официальное сообщение Фронта о том, что забастовка закончена. «Ввиду опасности дальнейшего ухудшения экономической ситуации в стране, – гласило заявление, – мы не оставляем своих намерений…» И ни слова о зачистках на улицах. Блогосфера также была скудна. Видимо, информация еще не успела распространиться. Мы были первыми жертвами зачисток.

– Суки… – выдохнул Загорецкий, – сдали всех… Лицемеры! Они «не оставят своих намерений». Лучше бы они людей на улицах не оставляли. Надо было изначально убирать Тома и всю его свору… Их всех тупо купили, понимаешь?!

– Всё… – выдохнул я.

– У нас были шансы! У нас же были шансы! – В голосе Загорецкого зазвучали истеричные нотки. Он выдернул провод, соединявший монитор с розеткой, поднял его над головой и швырнул в стеллаж с документами. – Сдохните! Я хочу, чтобы вы все сдохли!

Второй монитор разнес оконное стекло и вылетел на улицу, разметав аккуратные радужные папки и сложенные на подоконнике документы и разбив горшок с геранью.

Я схватил ближайший стул и обрушил его на стеклянную дверцу канцелярского шкафа. Звук разлетающегося вдребезги стекла рождал во мне еще более деструктивные волны. Агрессия, клокотавшая в нас все эти дни, вырвалась наружу. Нас больше ничто не сдерживало. Точнее, сдерживаться было уже поздно. Это ощущение было схоже с тем, какое испытываешь после удачного удара по мячу, когда тот удобно ложится на ногу. Удовлетворение мышц. Особенно остро это чувствуешь, если до этого пару раз промахнулся.

Мы молотили клавиатурой о стены, переворачивали ударами ног тумбочки с оргтехникой, метали в стекла горшки с кактусами. В воздух взлетали вороха бумаг, клавиши от разбитых клавиатур, кусочки глиняных горшков…