Раб Петров

«Как же складно у них выходит! – удивился про себя Андрюс. – Точно нарочно учились вместе играть».

Луна тихо подмигивала ему янтарными глазами.

* * *

Андрюс поднял голову; в утренних сумерках он разглядел чёрную воду озера и густую поросль черники там, где Гинтаре похоронила вчера убитую им волчицу. Гинтаре… Да где же она сама?

Он вскочил и огляделся.

– Госпожа Гинтаре!

Никто не отозвался, только рядом, почти под ногами стрелой ринулась прочь блестящая чёрная змея с двумя жёлтыми пятнышками на затылке.

* * *

Когда Андрюс добрался до дома, уже светало, и поэтому он не смог обмануть себя и притвориться, что всё это ему померещилось… Над покрытыми сажей останками дома клубился тёмный, едкий дым, безобразно торчала уцелевшая труба да кое-где сохранились обгоревшие балки. Приглушённо выли мать с Иевой, отец неподвижно стоял посреди двора; на его помертвевшем, разом состарившемся лице не было никаких чувств.

Андрюс услышал пронзительный крик: навстречу ему выбежала Ядвига; волосы её обгорели, лицо было перемазано сажей. Она рухнула перед ним на колени, обхватила руками и зарыдала: «Слава тебе, Иисусе! Господь сохранил!»

Андрюс дрожащей рукой приглаживал её волосы. Он мог лишь молчать и вспоминать вчерашнюю встречу – рассказывать Ядвиге, кто на самом деле его сохранил, не было никакой возможности.

4. Прошлой ночью

Накануне Ядвига только к вечеру вернулась домой от хозяйки, бурмистровой жены. Андрюса не было; Иева сказала, что брат ушёл ещё утром и с тех пор не показывался. Ядвиге сделалось сильно не по себе – Андрюс клятвенно обещал никогда больше не ходить по улицам с перстнем на пальце и не брать с собою котёнка. Но вот где именно он теперь бывает, этим брат поделился только с ней, что было вполне понятно: мать и отец словно бы отгородились от младшего сына невидимой стеной… Ядвига ничуть не сомневалась, что матушка по-прежнему любит Андрюса больше всего на свете, но после гибели Катарины испытывает вину перед всей семьёй – вину за Андрюса: за его рождение и его странные, опасные способности. Отец же, как человек, близкий к церкви, и вовсе места себе не находил – он не мог отречься от единственного сына и не мог беспрекословно принять его.

Обстановка в семье сделалась полностью невыносимой; Андрюс остро чувствовал это, и пребывание в лесу, в одиночестве лучше всего успокаивало его смятение. Ядвига понимала и соглашалась, что там, в чаще, он будет цел и невредим скорее, нежели на улицах городка или даже дома.

Сейчас он тоже был где-то там, в лесу. Смеркалось, и над городком зажигались редкие огоньки, уже вернулись родители домой; после молитвы все уселись за стол и принялись за похлёбку. А брат всё не шёл и не шёл…

Иева торопливым шёпотом пересказала Ядвиге, что услышала днём, когда заходила в мясную лавку. Всегда передвигаясь очень тихо, Иева стала невольной свидетельницей разговора, напрямую связанного с последующими событиями в их семье.

В лавке находились три женщины: жена мясника и две её закадычные подруги, забежавшие перемолвиться словечком. Одной из них была тётка Андрюса, Иевы и Ядвиги.

– …Я теперь мимо развалин, где дом-то ведьмовской стоял, сама и хаживать не желаю. Только вот сегодня утром ехали мы с мужем и дочерью – за товаром поспешали, – и смотрю, среди брёвен обгоревших никак блестит что-то! Вот, думаю, Агне-ведьма изумруд-то тот, что носила, ублюдку своему подарила, Йонаса-органиста сынку! А ну, как у неё ещё камешки были, стоят-то они дорого – а когда дом ведьмин жгли, искать никто не осмелился! Вот я и вылезла из телеги поглядеть. Стала в золе рыться, а там, матушки вы мои… – жена мясника выразительно закатила глаза.

– Ну, ну, нашла что? – поторопили приятельницы, что внимали рассказу, затаив дыхание.

Тем временем из задних комнат появился сам мясник и прислушался; на лице его явственно выразилось недовольство.

– Нашла! Там их, милые мои, изумрудов-то этих мно-о-ого! Такого, какой Агне себе на перстень справила, не видать правда, те помельче – однако вот не сойти мне с места, если их не пропасть там! Вот я и…

– Что врёшь! – угрюмо прервал мясник словоохотливую супругу. – Какая там пропасть! Ну, может, десятка два камушков и будет, а ты – пропасть!

– Ну так… Так я ж не сочла их – не успела! Присела на корточки подобрать, а тут – матушки мои! – как зашипит кто-то громко, что аспид! Из-под руки моей змеюка проклятая так и подпрыгнула, в палец зубьями вцепилась; ну я и закричала! Только хотела было её, тварь проклятую, ногой раздавить, а она – вжух! – и исчезла, точно и не было! Поехали к лекарю, дал он мне снадобья, чтобы яд от той гадюки кровь не отравил…

– Вот мелет, сорока болтливая! – слегка смущённо и с досадой проговорил мясник. – Какая там гадюка! Не гадюка то была, а уж! Он не ядовитый. Лекарь то есть перевязал, да микстуру какую-то выпить заставил, мол, так, на всякий случай.

Правая кисть мясниковой жены была замотана чистой белой тряпицей.