Раб сердец

— Лопнуло моё долготерпение! — объявила она. — Больше — никаких уговоров. Либо вы, достопочтенный Бран, выполняете поручения своей непосредственной начальницы, либо можете считать себя уволенным сразу после неисполнения первого же из них! Может быть, тогда до вас дойдёт, то, что твержу ежечасно: незаменимых в обучалище — нет.

— Что ж, — кисло сморщился Бран, — хвала милостивцам наших и мудроправцам, теперь везде можно найти много грязной и почти не оплачиваемой работы. Не усижу на учительской скамье, пойду в дерьмовозы.

— …Допрыгался! — сердито говорила Веча, когда они возвращались с работы. — Как маленький, право. Кто тебя тянет за язык? Сказался бы больным, ежели совсем невтерпёж.

— А тебе втерпёж?

— Нет! — отрезала Веча. — Мутит, словно от протухшей солонины. Да деваться некуда, спиногрызку надо доучивать, работу ей искать, замуж выдавать.

— Да, мне бессемейному, конечно легче. — сухо согласился Бран.

— Извини, не хотела обидеть…

— Ладно, чего там.

Они, как всегда распрощались на перекрёстке Тараканьей улицы и Стылого проезда. Бран с досадой крякнул, когда увидел дорожных рабочих перекопавших Стылый от стены до стены глубокой канавой. Пройти не было решительно никакой возможности, пришлось даль крюка мимо харчевни «Позолоченный желудок».

К старой дубовой вымостке у крыльца харчевни, чавкая ногами по грязи, самовозчик подтащил коляску, в которой восседал матёрый вастак. Коляска остановилась, вастак с достоинством выбрался на бурые дубовые плахи, снял засаленную баранью шапку, огладил бритую башку, снова надел шапку, поддёрнул полосатые шаровары, шумно выпустил газы. Прохожие замедлили шаги, желая пропустить дикаря в харчевню. Вастак довольно осклабился и ухватил за рубаху самозвозчика, стоящего в оглоблях с протянутой рукой.

— Ти шьто смотр-ишь, а-а? — ломаный рунский вастака заставил Брана содрогнуться от омерзения. Горец осклабился: — Шьто, плата ижд-ёшь, да-а? Шых бахрут кзым! На!

Он плюнул в лицо извозчику: — Издачи не нада! Ха-ха! Мы — Ромэнильди-хай! Ышх-Эрэн-Ы-Ромэниль! Мы такая как ты в наш горах драл, мы твой мама в горах драл, да-а. Таругтыз хурлыку-хур! А тепер никаво-о там уже драть нет, всех свиньев рунских зарезали-и, всех съели-и… Ничиво-о, потерпеть мала-мала нада, да-а, скоро не толька на вас ездить, драть-резать-есть издесь будем, да-а.

Бран повернулся к потупившимся прохожим. Негромко сказал: — Семь человек… Семеро нас. Да запряжённый — восьмой. Что же мы стоим-то?! Ведь голыми же рука…

Вастак коротко без размаха ударил Брана в лицо, неспешно прошествовал в «Позолоченный желудок». Когда Бран, стирая с лица грязь и кровь, поднялся с заплёванных плах, никого рядом не было. Извозчик, вцепившись в оглобли, торопливо уволакивал коляску за угол.

— Рунь… — про-стонал Бран. — Дрянь… Отечество… дерьмо…

Покачнулся, повалился снова. Рядом послышались шаги. Кто-то торопливо обшарил его карманы, ничего не нашёл — кошелек был спрятан на груди — и так же быстро удалился.

Бран встал, держась за стены, добрался до лавки лекарств «Знахарочка». Её хмурый хозяин за двадцать медяков промыл рассечённую щёку, обеззаразил рану, заклеил ее подорожниковым пластырем. Усадил Брана с запрокинутой головой и строжайше воспретил полчаса вставать. Потом еще раз осмотрел, удовлетворенно хмыкнул, сменил пластырь и позволил идти домой.

Вечерело. От каждого движения боль тупо колотила в поясницу, немело разбитое лицо, так что Бран шёл довольно медленно, внимательно глядя под ноги.

Внезапно его ухватили за полуоторванный левый рукав и потеребили. Он, преодолевая головокружение, повернулся.

— Ой, что с вами, учитель? — испугалась Веснушка. — Смотреть страшно!

— Спасибо, девочка, — с трудом шевеля распухшими губами, ответил Бран, — вот что в тебе самое хорошее, так это искренность.

— Ну, я не то хотела сказать… В общем… лицо же разбито…

— В самом деле? Странно… Кстати, а ты что здесь делаешь. Ясно же было сказано: после открытия памятника сидеть дома, готовиться к завтрашним занятиям.

— Какое там! Мы с Мстой с ног сбились, вас ищем. Хорошо, что сюда додумались заглянуть.

— Да? — удивился Бран. — Ищете? Зачем?

— В школу приходили стражники. Четверо, с печатями на бумагах. Сопят, словно боровы, морды медные. О вас спрашивали. Мы подслушали, как они с управительницей разговаривали. Всё твердили про закон о вырывании языка, про запрещённые разговоры затаённых лешененавистников, про осквернение священного знамени Большерунья. Управительница всё подтвердила, подробно рассказала, где вы живёте. Даже дворника в провожатые дала. Так что домой не ходите, там вас ждут.