Раб великого султана

– Визири меняются, а власть женщины над мужчиной – вечна, и влияние красавицы сильнее уговоров лучшего друга. Если бы мне удалось снискать милость султанши Хуррем, я бы непременно сумела добиться для нас обоих куда больше того, что дает тебе покровительство великого визиря.

Я смеялся над ее наивной болтовней, однако серьезно предостерег ее:

– Говори тише, женщина, в городе султана у стен есть уши, а у колонн – глаза. И ты ошибаешься, дорогая, ибо ничто в мире не бывает столь мимолетным, как страсть и любовное наслаждение, так похожие на упоение вином. Нет, Джулия, в большой политике нет места женщине, и нельзя строить будущее, подчиняясь капризам наложницы из гарема!

Джулия съязвила в ответ:

– Очень поучительно знать, что ты считаешь любовь и страсть мимолетным упоением. Уверяю тебя, я прекрасно все запомнила. Но, возможно, не все мужчины столь переменчивы, и это касается лишь тебя.

Несколько дней спустя султан, восседая верхом на лошади, провел Диван, во время которого, согласно старинному обычаю Османов, обсуждались вопросы войны и мира. В торжественной обстановке султан назначил великого визиря Ибрагима сераскером[43] всей турецкой армии, сделав его вторым после себя человеком в государстве и пожаловав ему в знак своей милости, кроме множества богатых даров, семь бунчуков, вместо прежних четырех, а также знамена – белое, зеленое, желтое, два красных и два полосатых, – которые отныне всегда надлежит носить впереди Ибрагима. Кроме всего прочего, сераскеру назначили жалованье в размере десяти тысяч монет в день: в десять раз больше, чем получал до сих пор высший военачальник – ага янычар. Я, естественно, радовался такому возвышению человека, на благосклонность которого уповал, и сказал об этом Джулии, но она не согласилась со мной.

– Поступай, как знаешь, Микаэль, – сказала она. – Я не могу запретить тебе доверять великому визирю, который, конечно же, довольно часто вспоминает о своем подопечном. Однако позволь мне самой попытать счастья в другом месте и в более подходящее время.

Через три дня султан освободил послов короля Фердинанда и, призвав их к себе, одарил каждого кошелем золота. Это была компенсация за все невзгоды, которые им пришлось сносить в неволе. Потом говорили, будто султан сказал по этому случаю:

– Передайте от меня наилучшие пожелания вашему повелителю и сообщите ему, что он еще не знает, сколько выгод несет ему наша дружба, а также стремление помогать друг другу. Однако вскоре он это поймет, ибо я собираюсь собственноручно дать ему все, что он пожелает. Итак, предупредите его, дабы успел он надлежащим образом подготовиться к нашей встрече.

На что генерал короля Фердинанда якобы нескладно ответил, что его государь с великой радостью примет султана, если визит будет дружеским, но сурово встретит Сулеймана, если у владыки мусульман возникнут враждебные намерения. Таким образом была объявлена война. Однако как официальные, так и тайные представители христианских стран в Стамбуле отправили своим монархам срочные сообщения о войне еще тогда, когда узнали, что на сей раз по старинному обычаю Диван проводили, восседая на лошадях.

4

Весна приближалась семимильными шагами, и обильные дожди омывали землю. С каждым днем становилось все теплее, а среди светлой молодой зелени появились красные, желтые и белые тюльпаны, образуя разноцветное море у подножия мощных городских стен.

Сераскер уже объявил сбор войск, а султан с янычарами по старинному обычаю присоединится к нему несколько позже. Однако ежедневно, по заранее составленному плану, в сторону границы отправлялись возы с провизией и боеприпасами, шагали воинские отряды; на скрипучем передке орудия вместе с другими султанскими пушкарями двинулся на войну и мой брат Антти. Он снова держал путь в Венгрию, но на этот раз ему предстояло сражаться в рядах мусульман, а не против них. Ко всей этой военной затее Антти относился с некоторым скептицизмом и еще до отъезда строил догадки насчет того, как турецкие военачальники представляют себе перевозку тяжелых орудий по болотистым, вязким дорогам, через полноводные весенние реки; впрочем, он подозревал, что мусульмане, должно быть, продумали, как это сделать, раз выступили в поход, несмотря на плохую погоду.

Картографов Пири-реиса тоже охватило необычное возбуждение, ибо к войне готовился и флот, принимая на себя охрану черноморских и греческих побережий. По разным делам меня теперь часто отправляли в арсенал, во внешний двор сераля, и именно во время одного из таких посещений султанского дворца мне улыбнулось счастье – слишком уж неожиданное и поразительное, чтобы я усомнился в предопределенности человеческой судьбы.