Рабинович В. - Алхимия-2012

А может быть, не нужно было бы этого алхимического тысячелетия? Может быть, вслед за учениями Платона и Аристотеля о четырех первичных элементах-стихиях, носителях четырех фундаментальных свойств всех веществ, мог появиться Бойль, вовсе не самоутверждаясь на отрицании алхимического тысячелетия? Нет, ибо натурфилософской древнегреческой идеализации было недостаточно, чтобы выйти на идеализацию научную, а миксиса Аристотеля мало для обоснования целенаправленного смешения во имя конструкций веществ с заданными свойствами. Могла существовать лишь техника механического смешивания с ускользающими от глаз подлинно химическими превращениями, бывшими всегда случайными. Так, собственно, и было: была практическая химия, обходившаяся без и вне натурфилософских умозрений. Выходы в химию как науку были наглухо перекрыты. Нужна была середина: Средние века в культуре, а вместе с нею и алхимия с ее новым видением теоретико-опытной («смешивающей») идеализации в отсутствующем «химическом» оперировании с веществом.

Элементы-стихии следовало перетасовать, перемешать не мысленно, а руками. Иногда и... количественно перемешать. Но как это сделать? Сначала переименовать, причем так, чтобы новые имена стали вещественней старых. Перепутать и не ужаснуться этой путаницы, не узнать путаницу в путанице, а если и узнать, то объявить ее новой предпосылкой.

Александрийская алхимия так и поступила. Верх и низ поменялись местами. Потом еще раз поменялись. Смесь. Вселенская смесь. Строится алхимический космос. Беспорядок обретает статус порядка. За алхимическим космосом — нравственный космос. И тогда уже неважно, что мы примешиваем к земле или воде — воздух или огонь, туман или росу (бывший туман), Луну-серебро или золото-Солнце. Важно, что верх смешивается с низом, и наоборот, ибо «все есть одно». Единое. Обошлось и без Платона, и без Аристотеля, хотя и тот и другой где-то рядом, ждут своего часа. Имя и вещь сначала отделились, а потом и сошлись. Но вещь нашла уже не только прежнее, но и какое-то другое имя, а имя благополучно срослось и с этой вещью, и с той. Имя вещи просится в руки, а вещь, напротив, тяжелит алхимический ум. Оперирование с веществом.

Размышление по поводу вещества. Миксис и химевсис беззастенчиво пришли в соитие. Теперь они уже рука об руку — сначала празднично, а потом серьезно, но вместе всю тысячу лет. А химическое ремесло по-прежнему делает новые и полезные вещи без науки. Оно — пронзительно зрячий слепец, демиург без идеи, хранитель цеховой, пращуровой традиции, всеперебирающего однознайства.

Алхимическая идеализация должна была изощриться, исчерпав все возможности смешивать несмешиваемое, обнаружив нелепость изначального бессмыслия. В этом-то и состоит исторический смысл «бессмысленного» умозрения алхимиков, обеспечивших жизнь аристотелевским элементам как псевдохимическим элементам, демокритовскому атому (при полном его отрицании) как атому Дальтона, миксису Аристотеля как бертолле-прустовскому химическому соединению в научной химии. И, что самое главное, алхимии удалось исполнить смысла квазинаучной идеализации бессмыслицу собственной вещно-понятийной онтологической модели, ставшей моделью гносеологической.

Сейчас последует перечень тех алхимических представлений, когда принцип обретает вещественность, а вещь — понятийность, «принципиальность».

СНАЧАЛА свидетельства Александрии.

Марк Антоний, апокрифический раннехристианский алхимик, «пере-открытый» в пору высокого средневековья, утверждает, что сера, ртуть и соль дают ему возможность видеть в одной материи: свет, самопроизвольно исходящий из тьмы (Berthelot, 1885 [1938], с. 42). Алхимические начала спиритуалистичны и нерасчлененно пребывают в Едином. Оперирование исключено. Субстанция лишь названа. Она декларирует тринитарную мысль мимикрирующих под христианство адептов: три в одном. Лишь имена свидетельствуют о будущих вещественных видах стихий Аристотеля: сера, ртуть и соль. Мистическое прогревание самостоятельных веществ. Вещество-сера и вещество-ртуть еще долго будут синонимами чистых свойств-качеств. Если металл желтый или красный, то про него говорят, что в нем слишком много серы, возникшей, как ртуть и соль, из первичной материи.