Рабинович В. - Алхимия-2012

Отселе править миром я могу;

Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;

В великолепные мои сады

Сбегутся нимфы резвою толпою;

И музы дань свою мне принесут...

Мне все послушно, я же — ничему;

Я выше всех желаний; я спокоен;

Я знаю мощь мою; с меня довольно

Сего сознанья...

Я царствую!..

(1974, 3, с. 345-346).

Чистейшая потенция, оборачивающаяся наичистейшей импотенцией (в мыслях Альбера, конечно!): чертоги не воздвигнутся, нимфы не сбегутся, музы не принесут... Ничего не будет. Зато всё как бы есть. (Впрочем, не только как бы: есть в возможности.) Нерастраченный золотой потенциально полновесней растраченного. Иллюзия бытия. Золото и есть, и нет его. Алхимическая цель, становящаяся средством, — здесь лишь цель, только цель, сверхцель, самоцель, сожравшая человека. Полное отчуждение. Страсть накопительства не есть алхимическая страсть. Золото — мертвый металл, чуждый оборотничеству. Мертв и сам скупой рыцарь, вдохновенно воспевающий мертвый знак некогда живой алхимической реальности. Предостережение отчуждающемуся человеку. Лишь мот и гуляка Альбер, сын несчастного Скупого, свидетельствует о физической жизни своего отца, готовый при случае прервать эту мнимую жизнь — жизнь во имя исполнения мнимых трансмутаций, которые потенциальной, но неосуществимой своей мощью воспаляют мозг барона, бездействующего — по принципиальным соображениям — злато-владельца. Трансмутация в золото завершилась. Цельный человек трансму-тировался в человека «частичного». Шел XVI век³⁰.

Приближение к нынешним временам отдаляет образ прошлого — остается орнаментальная рамка картины, почитаемая самой картиною. Середина XIX века, разглядывающая средние века, именно такова. Романтизация Средних веков в историографии XIX века — оправданная реакция на век минувший.

Гоголь. «О Средних веках». Его описание средневекового алхимика, конечно же, романтическое; настолько, впрочем, романтическое, что вовсе не мешает включить магико-колдовскую жизнь средневековья в празднично-жутковатую чертовщину «Вечеров...» и «Вия». Декоративная романтика. Однако несколько больше, нежели только декоративная. Пытливый ум алхимика, доискивающийся истины, — предшественник нового ума, озабоченного осуществить всесильные устремления новой науки. Приведу это гоголевское описание. «А занятия алхимиею, считавшеюся ключом ко всем познаниям, венцом учености Средних веков, в которой заключалось детское желание открыть совершеннейший металл, который бы доставил человеку все! Представьте себе какой-нибудь германский город в Средние века, эти узенькие, неправильные улицы, высокие, пестрые готические домики и среди них какой-нибудь ветхий, почти валящийся, считаемый необитаемым, по растреснувшимся стенам которого лепится мох и старость, окна глухо заколочены — это жилище алхимика. Ничто не говорит в нем о присутствии живущего, но в глухую ночь голубоватый дым, вылетая из трубы, докладывает о неусыпном бодрствовании старца, уже поседевшего в своих исканиях, но все еще неразлучного с надеждою — и благочестивый ремесленник Средних веков со страхом бежит от жилища, где, по его мнению, духи основали приют свой и где вместо духов основало жилище неугасимое желание, непреоборимое любопытство, живущее только собою и разжигаемое собою же, возгорающееся даже от неудачи — первоначальная стихия всего европейского духа, — которое напрасно преследует инквизиция, проникая во все тайные мышления человека; оно вырывается мимо и, облегченное страхом, еще с большим наслаждением предается своим занятиям» (1952, 8, с. 23).

Многое здесь и в самом деле от истины: и «благочестивый ремесленник», со страхом бегущий от жилища алхимика, и алхимическая надежда, воспаляющая ум адепта, и, наконец, желание одарить человечество, облагодетельствовать его. Все это верно! Возможно, верно и самое описание. Но... «первоначальная стихия всего европейского духа» (надо полагать, новоевропейского). Опять-таки выход в инокультурный контекст с обязательным исчезновением самой алхимии, хотя и с изображением ее внешности. «Благочестивый ремесленник средних веков со страхом бежит от жилища» алхимика. Верно! Но и живет рядом с этим жилищем. Именно только такое соседство и составляет историческую возможность алхимии. Но коль скоро есть это великолепное гоголевское описание, возможно и такое отражение алхимии в послесредневековом сознании³¹.

Романтический нимб, высветивший многодумное чело алхимика, не тускнеет от вечных неудач адепта, отчаявшегося в успехе своего безнадежного предприятия. Цель не достигнута, зато нимб остается, холодно светясь сквозь тьму веков. Он-то и есть в определенной новоевропейской традиции единственная краска для изображения алхимии. Упрямый старец, ищущий истину ценой всего себя — до скончания дней. Грим, декорация, антураж. Бенгальский огонь фейерверка вместо стихии Огня. Безымянный олитературенный алхимик с остывшим взором вместо с горячечными, сумасшедше прищуренными глазами исторического Фламеля — «Пламенного»¹⁰⁴. Вот все, что осталось.