Рабочая гипотеза

Громов взял пачку, перелистал: ба, предшественники! Зачем Шаровский повытаскивал их из могил? Похоже, что это экзамен на зрелость. Не правда ли, странно: вызвать вот так и начать экзаменовать? Но странности начальства – это странности начальства. Что же, будем экзаменоваться!

– В отличие от Телье я говорю не только о гормонах. Вы угадали, с Телье я и начал… Шульц и Гробер, 1914. Рентгенотерапия опухолей повышала устойчивость тканей… Страсберг… Страсберг. Но, Иван Иванович, у Страсберга ведь не о том…

Громов одного за другим раскладывает предшественников по местам. Шаровский слушает, подсовывает бумажку, когда Громов хочет выразить свою мысль математически, снова слушает.

– Вы многое успели сделать.

– Иван Иванович, о том, что я сделать успел, я не сказал ни слова. Все, о чем сказано, я принес с собою из университета. А сделали мы вот что… Я говорю «мы», потому что Елизавета Михайловна участник всех моих дел. Так вот…

И снова Шаровский слушает, еще целый час.

Но вот Громов кончает, смотрит на Ивана Ивановича: какова, мол, отметочка, выдержал я экзамен?

Шаровский доволен:

– Почему бы вам не сделать публичный доклад?

– Считаю, что рано. Если бы работа созрела, мне не понадобилось бы сегодня отнимать у вас столько времени. Во многом у меня еще скопище фактов, сплести из которых нечто единое не легко. Во всяком случае, для этого нужно еще трудиться и трудиться.

Беседа заканчивается так:

– Я могу вам помочь?

– Да. Нам тяжело работать вне плана.

– Кроме цистеиновых, сколько у вас еще идет тем?

– Три. Но все объединены все той же проблемой.

– Широкий охват… Ну что ж… Заканчивайте с наркозом, потом узаконим все остальное. Ищущий имеет право на поиск!

Услышав такое, Громов думает: «А Шнейдер? А Брагин? Как быть с их правом на поиск?» О том же думает и Шаровский: Громов работал сверх плана – честь ему и хвала! Теперь, когда нужно ему защищаться от Краева – а это ведь тоже показатель роста, то, что Краев вынужден на Громова нападать, – Громов получит «зеленую улицу». А Брагин и Шнейдер? Их еще нужно водить за ручку. Люди с хорошими головами, но слишком много энергии тратят на болтовню в обеденный перерыв, на «птичьем базаре» – только в этом и выражается их самостоятельность. Гм, «птичий базар»… Котова придумала для него новое название – «психодром».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

– Чем живет-дышит сегодня ваш институт? – случалось, спрашивал кто-либо из посторонних.

– Как чем? – отвечала Лиза. – Плащами, что продаются напротив.

Часто и в самом деле можно было подумать, что дело обстоит так: очередь жаждущих стать красивыми в соседнем универмаге состояла из женщин, работающих в институте. Раньше Леонид посмеивался, подводя под «тряпичничество» теоретическую базу:

– Надоело в войну носить что попало, вот и сходят с ума ученые тетки. Хоть бы один-единственный образцово-показательный синий чулок остался!

Однако благодушное отношение к институтским модницам сменилось у него на отрицательное, как только заметил он, что Елизавета становится заядлейшей «тряпкоманкой».

– Жалкая отсталая личность! – говорила она ему. – Неужели не можешь понять, что в атомный век вкусы своеобразны? Не стану же я плестись в хвосте! Вот запущу себе сниженную талию, разом сядут в калошу все институтские фифы!

И она «запускала» вышеупомянутую талию.

Изменения коснулись не только нарядов, но, временно, и прически. Ушла в прошлое «примитивная» чудо-коса, так приятно змеившаяся в ложбинке между лопатками. Вместо нее на голове начал сооружаться этакий монумент под титлом «Краса и сила». Но монумент просуществовал недолго. Леонид несколько дней смотрел на это феерическое сооружение, нарочито шумно вздыхая, потом сказал:

– Быть может, колбаски на голове и впрямь красивы, не знаю, я человек отсталый… Однако косу мне всегда хотелось потрогать, здесь же я не прочь отвернуться. Не по возрасту коса, говоришь? Такая, как у тебя, – по возрасту.

Назавтра Лиза пришла с косой.

Но далеко не всегда его мнение для нее что-либо значило. Чаще бывало наоборот. Так, например, с математикой: Лиза уже не понимает и десятой доли того, о чем говорят между собой Громов и Семечкин, и не потому, что к восприятию математики не способна, а просто из принципа.

– Шаровский высшей математики не знает – и хоть бы что! Вот-вот станет членом-корреспондентом. На кой же шут нужна она мне? Сам говоришь: я при тебе то же, что Шаровский при Лихове.

Леонида эта позиция воинствующего невежества бесит. Чувствует он: еще немного – и не сможет Елизавета в науке идти с ним в ногу.

– В ногу? В ногу с тобой я никогда и не шла: кое в чем всегда впереди, а кое в чем сзади. Что же может изменить математика?

Однако все расхождения – частности. В основном они все больше сближаются. И не только в науке.

Вечером Громову позвонили и сообщили, что одну из его родственниц увезли в родильный дом.

Назавтра он сказал Елизавете:

– Не поможешь в обеденный перерыв купить что-нибудь, что нужно для новорожденных? Моя двоюродная сестра собирается пополнить человечество.