Рабочий

Бракованные детали пойдут на переплавку — метал-лургам на радость.

— Во как!

— Да, Лёха, во как!

Пьешь на производстве!

Сачкуешь, работаешь спустя рукава…

— План перевыполняю!

План по браку перевыполняешь, трудовая кость!

Все я прочитал в твоем взгляде затуманенном парами алкоголя.

Возможно, что у тебя мысль перебежать к китайцам, на китайские заводы по пошиву верхней одежды и нижней обуви.

В отчаянии я обдумывал ситуацию, когда все рабочие сбегут на Запад, Восток, Север и Юг, а в цехах воцарятся пауки, величиной с собак и крысы тигровые с зубами и клыками.

Видел я в фильме огромную крысу и испугался, что она меня съест.

Когда возникла мысль покончить с разгильдяйством, леностью, злоупотреблениями на производстве, я развол-новался и почти не удивился, что обнаружил себя в жен-ской раздевалке.

И знаешь, что я увидел в женской душевой, Лёха?

Увидел, пока меня не прогнали взашей, а Настюха так пендаля дала на прощание — не пожалела, что я ошибся адресом, а по причине плохого зрения мало что увидел, хотя и в очках, протертых до дыр.

Смысла нет укорять рабочих, если они смотрят на мир моими глазами, без жестокости к своим товарищам, но с презрением к балеринам и чудовищным людям, которые с утра до вечера танцуют на улицах, а девушки у них в коротких юбках и без нижнего белья.

Пусть лучше брак на производстве, чем пляски и песни бесовские.

Ах, что это я о браке заговорил: брак — плохо, и ты, Лёха, работай без брака, а то премии лишим.

— Без премии нельзя, Дмитрий Борисович! Зарплата с Гулькин нос, а премия — тоже маленькая, но звучит кра-сиво.

Если в бутылку нальют бурду и назовут её бормоту-хой или паленкой, то бурда в глотку не полезет.

Но, если в бутылке та же бурда, а обзывают её наилучшим французским коньяком, то выпьем с радостью.

Так и премия — маленькая, но эффект от неё, как от французского коньяка из стопки, которую подносит бале-рина в пуантах.

— Балерина — хорошо, и французский коньяк — от-лично, но не наши они, не наши! — Дмитрий Борисович пригладил волосинки на макушке, словно гладил себя за разумные речи. — Без премии, конечно, никого не оставим, иначе чудовищная боль истерзает моё сердце, и я перейду на позорное положение вши поднарной.

Вши на заводе искоренены, но я часто думаю о них: бедненькие животные, беззащитные, словно редиска в ура-гане.

Стукнешь вшу о станок — она и развалится, несчаст-ненькая.

Слезки невидимые капают из малюсеньких глазенок, сумасшедшие мысли бродят в голове вши, а она, как ни пиши — родная, потому что — заводская.

Помню, как прислали нам на производство в Киров вшивую девку, только что после колонии, короткостриже-ную, но желанную до боли в мозжечке.

Может быть, не так хороша девка, как я видел её — смотрю с высоты лет, но тогда для меня она — символ тру-дового счастья.

Варвара — краса, короткая коса.

На зоне их коротко стригли, а про косу я выдумал, потому что волосы у Варвары быстро росли.

За что загремела на кичу по малолетке — не знаю, не спрашивали тогда, потому что — неприлично, как без ушей по Красной площади пройти.

Сейчас отсидкой гордятся, а тогда — позор, вымазан-ное калом лицо.

Подкатывал я к Варваре, робко подкатывал, помогал, напильники ей приносил самые лучшие, как в маникюр-ных кабинетах.

Но чувствовал, и ясным солнышком меня озаряло, что Варвара долго на заводе не продержится, что с её тю-ремными замашками и великосветским воспитанием луч-ше в яслях или в школе, чем на заводе.

Я задавался вопросом: если Варвара столь красивая и желанная, то почему не стала проституткой, или почему не зовёт меня в жены, потому что я — перспективный, и у меня комната своя в жилом доме, где с утра до вечера иг-рает гармошка, как в филармонии.

Лучше бы Варвара застрелила меня, или намотала мои волосы… нет, волосы у меня тоже короткие в те вре-мена… намотала бы мой халат на деталь, и меня бы с чув-ствами разорвало, как в хлопушке на Новый Год.

Конечно, я понимал, что Варвара, хотя и судимая, но стоит выше меня на социальной лестнице, потому что у неё сиськи и вагина, а у меня только — мошонка и красный нос.

Но с исключительностью молодого бойца трудового фронта я боролся за внимание девушки, и вся моя жизнь, недоразвитость в смысле политической подготовки на том шаге меня поддерживали, как ты вчера поддерживал Сере-гу, чтобы он после смены не упал на холодные плиты.

Я бы убил Варвару, если бы нашел в себе силы, но она перевыполняла план, и работала без брака, поэтому я не убил её, а подготавливал свой следующий шаг, вели-чайший по разврату.

Возле завода стояла забегаловка, шалман, рыгаловка — вроде бы негласная, нельзя в то время было по кабакам рабочему человеку шариться, не то, что сейчас.

Но в то же время партия и правительство понимали, что лучше рабочий выпьет в заводском шалмане, чем пой-дет на сторону — а на стороне и до измены Родине в пользу японцев недалеко.

В шалмане я бы напоил Варвару портвейном три се-мерки, добавил бы пива, а затем бы сделал предложение руки и сердца — так Махмуд женится на гареме Султана, а затем поджигает гарем.