Рабочий

Авторитетный орел с пистолетом на плече Тимохи завершил дело, и пацаны пошли к трактору, как на осенний бал летчиков дальней авиации.

Около машины во всей красе спал сельский механизатор: классический парень с вихрами и красным носом деда Мороза.

Парень храпел, а на губах его сидели три жирные зеленые мухи с выразительными фасеточными глазами.

Мухи сказали Лёхе о многом: о близком конце сельского механизатора, но вслух Лёха свои догадки не высказал, иначе пацаны назвали бы его колдуном, наваляли по первое число, хотя и не сожгли бы на костре, потому что уже не принято сжигать колдунов.

«Во как! — Лёха догадался, потрогал щеку механизатора правым кроссовком. Кроссовок старый, грязный, но механизатор не обидится, потому что не узнает. — Напился горючего и дрыхнет в страду деревенскую.

У него бухла полный бензобак, как у беженца мешок полон хлебными корками».

Ребята слили в литровую банку горючего из бензобака: воняло отвратительно, хуже, чем в сортире с хлоркой.

Банку с пойлом пустили по кругу — так индейцы запускают трубку Мира в полет.

Сначала по глоточку, на пробу, а очередь Лёхи — последний, и он надеялся, тянул время, что когда до него дойдет чаша, то на первом глотнувшем — Витьке уже скажется действие горючего из бака трактора.

Пацаны цедили сквозь зубы:

«Нормалёк!»

«Терпимо!»

«Можно жить!»

«Лафа!»

Вот тогда Лёха встал на черту между прошлым и будущим, черту, за которой — адское пламя и хохот из бездны, где голод, мор, болезни и дурные пороки; но по желанию Судьбы пороки, голод и мор обернутся благоденствием здоровьем и богатством.

Никто не знает на шаг вперед, и Лёха не знал: пить горючее или не пить?

Перед глазами промелькнули газеты с сушеными листьями яблони — первые сигары; Алёна в резиновых сапогах и короткой юбке; пёс Шарик над неподъемной костью коня.

Лёха сделал шаг — глоток керосина, свободы, равенства и братства с товарищами.

Выжили, кроме Виталика, он залпом из жадности допил остатки, будто три года не видел жижи.

Детство, веселое детство с денатуратом и керосином.

Сейчас, в медицинском кабинете возмужавший и заматеревший Лёха задумался: имеет ли смысл испытывать Судьбу ещё раз — перейти черту повторно?

Один раз повезло, но один раз — не педераст, а второй раз?

Если он снимет трусы перед молодой врачихой, то навсегда останется эпизод на коре головного мозга — так отпечаток ступни полицейского остается в жидком бетоне надолго.

Врачиха забудет Лёху, не вспомнит и других, более ярких пациентов: людей не вспомнит, а вшей запомнит навсегда, и найдет во вшах утешение в старости.

Лёха в старости, когда медсестра подаст ему немощному, больному стакан воды вспомнит: и врачиху, и позор со сниманием трусов, оттого, возможно, и покинет жизнь раньше срока.

Раздумья затянулись резиновой лентой.

Врачиха не торопила Лёху, давала ему возможности найти себя в медицинском кабинете.

— Вы справедливо судите и наобум не скидываете трусы, как поступают молодые неопытные слесари, — врачиха улыбнулась своему, далекому, выражение её лица — мягкое, домашнее. — Вы думаете о своем, ненавидите Правительство за то, что оно сделало вас слесарем, а не Президентом или, на худой конец, банкиром с красными штиблетами.

Поверьте, мужчина, в красных штиблетах нет особого шика, если к ним не приложится черный «Мерседес».

За мной ухаживал банкир, но не самого высокого ранга, а так — плюшка с миллионами долларов США.

Я честная девушка, поэтому не шла с ним в рестораны, не ездила на хату, а проводила время в парке, или на скамейке около метро, где мы обсуждали планы на будущее и осуждали людей, которые, как городские свиньи, бросают мусор мимо урны.

В один не прекрасный день банкир сделал мне предложение руки и сердца с довеском денежного содержания наших будущих детей и любовников.

Я думала долго, очень долго, больше рабочего дня, а затем попросила банкира, также как и вас прошу сейчас, чтобы он снял трусы.

Жених по-своему истолковал мою просьбу, потому что на его лице мелькало выражение самолюбие со сметаной цинизма и сумасшествия.

Повторяю, что я — скромная девушка, поэтому не знала и не знаю, о чем думал жених, когда я попросила его снять трусы, но, кажется, что он не думал о садах Семирамиды.

Я люблю сады Семирамиды, обожаю их, представляю, что я древняя царица Семирамида и отдыхаю в висячих садах, загораю почти обнаженная, потому что древний воздух и солнечные лучи омолаживают без того молодую кожу. — Врачиха, вдруг пробежала вокруг Лёхи, сделала ещё два круга, при этом раскраснелась, как шаловливая школьница, глаза её сияли, щеки горели: — Вот так я бы бегала по садам висячим с вишнями и грушами, на которых любуются японцы в кимоно.

Но нет висячих садов Семирамиды, они канули в историю вместе с бочками черной икры.

Правительство думает о пандусах для инвалидов, о школах с музыкальным уклоном, но не подумало о висячих садах по плану Семирамиды, садах, где каждый человек почувствует себя в Раю, словно из рога изобилия посыпали золотой пылью.