Работа и любовь

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Татьяне

Не надо роскошных нарядов,

в каких щеголять на балах, —
пусть зимний снежок Ленинграда
тебя одевает впотьмах.

Я радуюсь вовсе недаром

усталой улыбке твоей,
когда по ночным тротуарам
идем мы из поздних гостей.

И, падая с темного неба,

в тишайших державных ночах
кристальные звездочки снега
блестят у тебя на плечах.

Я ночыо спокойней и строже,

и радостно мне потому,
что ты в этих блестках похожа
на русскую зиму–зиму.

Как будто по стежке–дорожке,

идем по проспекту домой.
Тебе бы еще бы сапожки
да белый платок пуховой.

Я, словно родную науку,

себе осторожно твержу,
что я твою белую руку
покорно и властно держу…

Когда откры ваются рынки,

у запертых на ночь дверей
с тебя я снимаю снежинки,
как Пушкин снимал соболей.

МАЛЬЧИШЕЧНА

В Петропавловской крепости,

в мире тюремных ворот,
возле отпертой камеры
молча теснится народ.

Через спины и головы

зрителям смутно видны
одинокие, голые
струйки тюремной стены.

Вряд ли скоро забудется

этот сложенный намертво дом,
кандалы каторжанина,
куртка с бубновым тузом.

Экскурсанты обычные,

мы под каменным небом сырым
лишь отрывистым шепотом,
на ухо лишь говорим.

Но какой–то мальчишечка

наши смущает умы,
словно малое солнышко
в царстве железа и тьмы.

И родители чинные,

те, что рядом со мною стоят,
на мальчишку на этого,
и гордясь и смущаясь, глядят.

Не стесняйся, мальчонышек!

Если охота — шуми,
быстро бегай по камерам,
весело хлопай дверьми.

Пусть резвится и носится

в милом азарте своем,
открывает те камеры,
что заперты были царем.

Без попытки пророчества

я предрекаю любя:
никогда одиночество,
ни за что не коснется тебя…