Работа любви

Нынешняя церковь в России в целом скорее ниже, чем выше дореволюционной (так же как ниже Серебряного века современная поэзия). Но не было сто лет тому назад такого митрополита, как Антоний Сурожский. Для дореволюционного сумбура характерное лицо – Нилус, издатель записок Мотовилова о Серафиме Саровском, и он же – издатель полицейской фальшивки, Протоколов сионских мудрецов.

Дух революции продолжает жить в своего рода большевизме антибольшевизма. Этот дух проявил себя и в солженицынском стиле полемики, напоминающем яростную полемику Ленина, и в разрушительном пафосе реформ. Но не было до опыта революции такого тонкого различения добра от идеи добра, как в записке Иконникова у Василия Гроссмана и в стихах Галича, Коржавина. Не было понимания, что стиль полемики важнее предмета полемики, что без изменения стиля полемики невозможен диалог и мирное распутывание кровоточащих политических узлов.

Зинаида Миркина Различение духов

В своем романе «Дар» Набоков рисует Чернышевского. Рисует зло, слишком зло. Чернышевский был, по свидетельству современников, человеком добрым и даже жертвенным. Но это был человек, который во имя Добра призывал Русь к топору.

Набоков говорит о Чернышевском с сарказмом. Говорит, что Чернышевский пишет так, будто у него руки в столярном клею и обе левые. У него – голые схемы. Ничего, что поразило бы глаз и потрясло сердце. Да и откуда этому взяться? Чернышевский – слепец, он ничего не видит вокруг себя.

Набокова приводит в ужас убожество Чернышевского, умудрившегося проехать через всю Россию в коляске и ни разу не взглянуть на окружающий пейзаж. Он всю дорогу читал книжки. Видеть мир Божий – праздное занятие, совершенно не интересовавшее его.

XIX век – век разума, век Дела, век набиравшего силу атеизма. Атеизма, приходившего на смену не столько истинной религиозности, сколько привычкам веры, основанной на бездумном послушании, на заведенном предками порядке.

Образованный человек стал задумываться – и порядок зашатался.

Уже в начале века в литературе появился Демон, который «презрительным окинул оком творенье Бога своего, и на челе его высоком не отразилось НИЧЕГО». Ничего достойного благословения он не видел. А презирать было что! На страницах книг появляются высоколобые люди, подобные Демону. Они смотрят не вверх, а вниз. И там достаточно пошлого, убогого, достойного презрения.

Онегины и Печорины возвышаются над всей пошлой, скучной толпой, а заодно над всем обыденным. Все творение Божье кажется им таким обыкновенным! Таким недостойным внимания!

Ощущение своего превосходства, загадочный взгляд сверху вниз – ото всего этого веет скрытой силой, не получившей применения. Это завораживает. И как лермонтовская Тамара к Демону, в плен к новым героям времени попадают одна за другой русские женщины, цельные натуры, сохранившие способность любить – ту самую способность, которую потеряли их избранники.

«Любить? Но кого же? На время – не стоит труда, а вечно любить невозможно…»

И вся жизнь, «как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка».

Пустота. Тоска. От которой надо бежать. Но куда бежать от самого себя? Чем заполнить пустоту? Одни так и остаются в чайльдгарольдовой позе, а другие бросаются улучшать этот никудышный мир, переворачивать, переделывать.

Ну, а сам презирающий или переделывающий мир человек? Каков он? Может быть, дело было не столько в окружающем мире, сколько в нем самом? В том, что у него внутри? Может быть, надо прежде всего что-то делать с душой своей, а не с другими людьми?

Этот вопрос ставит великая русская литература XIX века. Прежде всего Достоевский и Толстой. И на страницах романов, особенно у Достоевского, идет великое сражение набравших силу демонов, а заодно и мелких бесов, – с душами, носящими в себе Бога.

В «Братьях Карамазовых» целая глава называется «Pro и contra». И надо сказать, дьявол оказывается сильным противником. Вся логическая линия, вся доказательная часть на его стороне. Божьи помощники могут только лепетать. Хотя этот беспомощный лепет оказался той силой, на которой чудодейственным образом удержался мир после всех катастроф века грядущего. Но об этом речь впереди.

На страницах романов ничего не ясно, кроме одного: сами высоколобые, опирающиеся на дьявольскую логику, глубоко страдают. На логику опирается ум. А душа задыхается и борется с умом. Как ни отрицается любовь, она пробуждается в душе. Душа любит, а ум не верит любви. И задает вопрос за вопросом. Однако направляются эти вопросы не внутрь, а вовне. Есть ли Бог? Есть ли бессмертие?

И только лепечущие, бесконечно страдающие, но совсем не расколотые, не задают никому вопросов, а напротив – отвечают, но так, что ум этого принять никак не может.

– А тебе что твой Бог делает? – спрашивает Раскольников Соню.

– Все делает, – отвечает задушенная жизнью, бесконечно униженная женщина.

И другой больной герой, разрываемый (и разорванный) людьми на части, говорит знаменитые слова: «Как это можно видеть дерево и не быть счастливым?».