Работа над ролью

«Отец уехал в департамент, – соображал я, – а дочь спешит на Кузнецкий Мост, к французам, за «шляпками, чепцами, шпильками и булавками», по «книжным и бисквитным лавкам», а может быть, и «по иным причинам».

И на этот раз результат был тот же, а именно: объект заставил меня живо почувствовать состояние бытия («я есмь»), но долго удержать ощущение я не мог и скоро рассеялся, потом опять сосредоточился и в конце концов за отсутствием дела ушел от Софьи.

Должен сознаться, что мои экскурсии и знакомства, хотя, правда, и очень мимолетные, меня забавляли, и потому я отправился к Молчалину.

Пока он по моей просьбе писал адреса всей родни и знакомых Фамусовых, к которым я собирался поехать с визитами, я чувствовал себя хорошо. Меня забавляло, как Молчалин выводил буквы канцелярским почерком. Но когда это кончилось, мне опять стало скучно, и я поехал с визитами.

В жизни нашего воображения можно ездить ко всем без приглашения. И никто не обижается, и все принимают. Прежде всего я поехал к черту на кулички, в казармы, к прообразу Сергея Сергеевича Скалозуба.

От Скалозуба, по пути к Хлёстовой, я мысленно заехал к Тугоуховским и застал всю семью в тот момент, когда она садилась в свою шестиместную карету, чтобы ехать в церковь к вечерне. Мысленно втиснув себя в огромный рыдван, я уже трясусь в нем, ныряя из одного ухаба в другой. Вот когда я узнал великопостную весеннюю распутицу в старой Москве. Вот когда я вспомнил бедную Анфису Ниловну Хлёстову и понял по собственному опыту, как трудно «в шестьдесят пять лет тащиться» ей к племяннице.

Мученье!
Час битый ехала с Покровки, силы нет;
Ночь – света преставленье!

Князь, княгиня, шесть княжон, я сам – сам девять! Я чувствовал себя одной из сельдей, которых так же втискивают в бочку, как нас в шестиместную.

К счастью, мы скоро подъехали к Покровке, и я выскочил из шестиместной около дома Анфисы Ниловны. Почтенная фрейлина сидела, окруженная дворовыми девками, в утреннем платье с шифром[10]. Перед ней – арапка-девка, собачка тут же. Анфиса Ниловна учила собачку служить, арапку – петь русские песни, а разные Матрешки, Грушки, Акулинки в русских сарафанах помогали арапке и визгляво голосили припев песни в ответ на сдавленный, скрипящий обезьяний голос арапки. Забавные шутки и добродушный смех Анфисы Ниловны оживляли всех. Она мне объяснила, приостановив на минуту пение, что ей необходимо после еды смеяться. Это «утрамбовывает» пищу и, как она сказала, способствует пищеварению. Неожиданно ее шутки и добродушие сменились оскорбительным издевательством и подзатыльниками. И у Хлёстовой я пробыл недолго, так как у нее мне нечего было делать и я скоро соскучился.

От Хлёстовой я поехал к Загорецкому, к Репетилову, к Горичам, к тому, о ком Чацкий говорит: «А этот, как его, он турок или грек? Тот черномазенький, на ножках журавлиных…» Стоит мысленно выехать из дому, и уже ничем не удержишь любопытства артистической природы. И всюду я чувствовал присутствие живых объектов, их живую душу и мог общаться с ней, если бы было о чем. И каждый раз это усилило мое ощущение бытия, но, к сожалению, новое знакомство не могло надолго приковать к себе моего внимания. Почему бы это так? Очень просто и понятно: все эти встречи и знакомства были бесцельны. Они создавались как упражнения для ощущения физической близости объекта.