Работорговцы. Русь измочаленная

– Со свадьбы мог уходить, – помолчав, отозвался Щавель. – Свадьбу когда играют, гости пьют, а бард поёт. Когда уже все под стол упадут, бард ещё на ногах. Всю ночь невесту драит как палубу, а перед рассветом ноги в руки и даёт газу.

– Догоняют?

– Куда…

– А на конях?

– Да не, все пьяные и не спохватятся, скорее всего. А он день идёт, ночь идёт, днюет в чаще и опять уносит ноги. Никогда, парни, бардам не подавайте и не ешьте из одного котла, скоты они все.

– Бать, а художники?

– Художники нормальные, только не от мира сего.

– А у нас были такие весёлые свадьбы? – поинтересовался Михан.

– Были, – сказал Щавель.

– У кого?

– Меньше знаешь, крепче спишь. Сомнениями не мучаешься.

– Съел, пердун? – не упустил случая Жёлудь.

– Молчи, дурак, – Михан извернулся юлой. – А у кого, дядь Щавель?

– Тебя ещё на свете не было… – Взгляд Щавеля враз сделался стылым, как ледяная вода, лучник уже к кому-то примеривался.

Зажатая лесом дорога завернула, впереди показалась спина, полускрытая большим заплечным мешком. Человек остановился, обернулся, явно поджидая попутчиков. Был он невысок, кругл телом и лицом, гладко выбрит и носил плоскую шапочку, отороченную куньим мехом.

– Желаю здравствовать, уважаемые, позвольте присоединиться к вам, – человек шагнул навстречу, подметая траву полами длинного дорожного плаща.

– С какой целью, уважаемый? – сдержанно поинтересовался Щавель.

– Вместе не страшно. У тракта грабят.

– Нас не боишься, значит?

– Лицо человеческое есть открытая книга.

– Ты «лепила»?

– Я исцеляю солями, – с достоинством ответил попутчик. – В мире науки меня знают как Альберта Калужского, который крепит жидкую воду медицинской теории в насыщенный раствор солью врачебной практики.

Воины, не сговариваясь, пропустили представление мимо ушей.

– Я Щавель, это Жёлудь, а вот этот молодец со щитом – Михан.

– О, лесной народ из Ингрии, разрази меня ангедония!

– Да, путь неблизкий, – согласился Михан.

– Как такой почтенный человек оказался вдали от дорог? – перебил Щавель.

– Я ходил в Старую Руссу за тремя солями, которые встречаются лишь в её минеральных источниках. Там попросили врачевать жену председателя в Подберезье, потом надо было лечить родовую горячку в Спасской Полисти, оттуда я ушёл бороться с засильем мракобесья в Селищи. Затем меня попросили вылечить зубы в Лесопосадке. Зубы я вылечил, но не только не заплатили, а до тракта не подбросили, порази их китайский анорак.

– Конченый народец живёт в Лесопосадке, – кивнул Щавель.

– Их даже разбойники не остановили, хотя я видел их как вас сейчас.

– Где ты их видел?

– За поворотом у съезда с тракта. Должно быть, стерегут тех, кто едет с ярмарки.

– Ты помнишь эту дорогу?

– Конечно, помню, – сказал Альберт. – Моя память крепче алмаза и рассчитана Создателем на вечность, не меньше.

По вершинам деревьев задул ветер. Лес зашумел, на голову путникам посыпалась колючая животворная педерсия.

– Думаю, нам стоит остановиться, – решил Щавель. – Поесть самим и покормить Хранителей.

Для завтрака выбрали прогалинку между сосен, захавали по паре вяленых карасей, уделили внимание доктору. Потом охотники разошлись и укрылись за деревьями. Каждый достал из сидора мешок, из мешка мешочек, из мешочка мешочечек, а из мешочечка свёрточек. В руках у Щавеля оказался резной идол, тёмно-коричневый от помазаний. Ручки Хранителя были намечены на теле резцом как прижатые к телу, в левой руке был лук, в правой – пук стрел, что означало скорострельность. Идол Жёлудя был светлее (ведь парень и жил меньше отца), а стрела была одна, но длинная, что символизировало дальность. Хранитель Михана представлял собой корень в виде осьминога, и смысл концепта был доступен только его владельцу. Воины достали из мешка обломок кости, раскололи обухом ножа, выгребли жирный мозг и помазали идолов, шепча обращения. Просили, в общем-то, одного – удачи.

Целитель терпеливо дожидался возле горки рыбьих голов и чешуи, снисходительно качая головой. Он не мог понять дикости лесных людей, отринувших несомненную силу Отца ради кратковременной поддержки ничтожных бесов, но был толерантен и сознавал целесообразность религиозной терпимости: ведь впереди ждали разбойники.

На земле новгородского князя казнить имел право лишь князь. Путники не думали об этом. Парни не знали о законе, у Щавеля имелись свои соображения, а лекарь Альберт надеялся, что на оружных не нападут и всё как-нибудь обойдётся.

За деревьями посветлело. Дорога сворачивала, впереди послышалось фырканье лошади и деловитый мужской гомон. Щавель поднял ладонь. Путники остановились. Так же молча изготовились. Лучники перевесили колчаны на левое бедро, Михан снял со спины щит, нацепил на руку, взял дротик. Воины бесшумно скользнули в подлесок, оставив Альберта Калужского стоять столбом и ждать милости судьбы.

Из кустов было хорошо видно поляну возле обочины и людей, роющихся в телеге. Поодаль смиренно дрожал мужичок в одном исподнем.

– Уйдём в лес? – негромко спросил Жёлудь.

– Зачем? – отрешённо произнёс Щавель. – Нападём сами. Вы же молодые, идёте на войну. Тренируйтесь.

– Их пятеро! – шепнул Михан.