Работы Фрейда по технике психоанализа.

Сперва я хотел бы поблагодарить Маннони и Анзье за их выступления, где интересно были представлены животрепещущие стороны изучаемых проблем. Сообщения их отмечены остротой и даже полемичностью, вполне соответствующими уже сформировавшемуся мышлению, но лишь недавно вступившему в область если не применения анализа, то его практики. И это лишь оживляет обсуждение.

Наши коллеги затронули весьма деликатный вопрос, тем более деликатный, что, как я уже отмечал по ходу докладов, он вполне актуален для некоторых из нас.

Имплицитно в адрес Фрейда был высказан упрек в авторитаризме, как полагают, обусловившем его метод. Это парадокс. Если нечто и составляет оригинальность аналитического лечения, так это то, что с самого начала был почувствован проблематизм отношения субъекта к себе самому. Находка, в собственном смысле слова, открытие психоанализа, понимаемое в соответствии с тем, что я излагал вам в начале года, — состоит в соединении такого отношения со смыслом симптомов.

Отказ субъекта от этого смысла как раз и является его проблемой. Данный смысл не столько должен быть открыт пациенту, сколько должен быть принят им. Таким образом, психоанализ не только оказывается техникой, уважающей человеческую личность — как мы это сегодня понимаем, после того, как заметили, что это имело и свою цену — но и все его действие зависит от подобного уважения. Поэтому парадоксальными кажутся слова о том, что аналитическая техника в первую очередь имеетсвоей целью силой преодолеть сопротивление субъекта. Хотя вообще данная проблема, конечно, существует.

В самом деле, не знаем ли мы, что сегодня такой аналитик ни шага не сделает в лечении, не поучая своих учеников постоянно задавать вопрос относительно пациента: "Что еще он мог изобрести в качестве защиты?"

Такое восприятие не является по сути детективным, в смысле обнаружения чего-либо скрытого, — данный термин более пригоден для обозначения сомнительных фаз анализа в его архаические периоды. Скорее, речь здесь идет о попытке навсегда понять, какое положение мог занять субъект, какую находку он мог сделать, чтобы оказаться в позиции, где все наши слова окажутся недейственными. Было бы неверным сказать, что они вменяют в вину субъекту некоторую недобросовестность. Поскольку такая недобросовестность слишком связано с причастностью порядка знания, совершенно чуждого такому состоянию ума. Подобное замечание является пока слишком проницательным. Здесь присутствует мысль о фундаментальной для субъекта злой воле. Все эти черты, я думаю, позволяют мне квалифицировать такой аналитический стиль как инквизиторский.

Прежде чем приступить к нашей теме, я хотел бы взять в качестве примера статью Анни Райх о контр-переносе, вышедшую в первом номере InternationaljournalofPsycho-analysis за 1951 год.

Данная статья опирается на определенное практическое направление психоанализа, весьма глубоко укоренившееся в некоторой части английской школы. Исходным, как вы знаете, тут является положение, что любой анализ должен разворачиваться в Ыс etnunc. Все должно происходить в непосредственном контакте с намерениями субъекта здесь и теперь, в рамках сеанса. Безусловно, признается и то, что при этом мельком встречаются и обрывки прошлого, но считается, что, в конечном итоге, именно в опыте, испытании — я сказал бы даже, в испытывании психологической силы — внутри лечения разворачивается вся деятельность аналитика.

Вопрос именно в этом — в деятельности аналитика. Каким образом он действует? Что из его действий имеет значение?

Для упомянутых авторов, для Анни Райх ничего, кроме признания субъектом Ыс etnunc намерений его дискурса, не принимается в расчет. А данные намерения имеют ценность лишь в их значении hieetnunc для настоящей беседы. Пациент может описывать себя в перепалке со своим бакалейщиком или парикмахером — в реальности же он осыпает бранью персонажа, к которому он обращается, т. е. аналитика.

Здесь есть нечто правильное. И малая толика опыта супружеской жизни учит нас узнавать содержащиеся требования в том факте, что один из супругов сообщает другому о досадившем ему событий дня, а не нечто противоположное. Однако тут же может присутствовать и забота проинформировать другого человека о каком-либо важном событии, о котором важно знать. И то, и другое верно, поэтому нужно понять, о чем в конкретном случае идет речь.

Вещи, как это показывает нам история, сообщаемая Анни Райх, могут иметь и более глубокие корни. Некоторые моменты данной истории неясны, но все наводит нас на мысль, что речь идет о дидактическом анализе или, во всяком случае, об анализе человека, поле деятельности которого близко психоанализу.