Работы о Льве Толстом

Характеристика Наполеона совершено совпадает с той, которая у Толстого: «Все черты мелкой души: надменность, тщеславие, глубокий эгоизм, полное отсутствие человечности, презрение к людям; с ранних лет глубочайшая душевная развращен­ность; шарлатанство, хвастовство, противоречия, презрение к принципам; стрем­ление все превращать в орудие власти — людей, общество, родину, справедливость, добродетель; революцию, порядок, религию, папство в такой же мере, как силу, порок, преступление. Его гений — гений разрушения и ничего больше». Описывая 18 брюмера, Прудон, ссылаясь на присутствовавшего в заседании депутата Куртуа, говорит, что Тьер сильно прикрасил действительность: «Бонапарт, маленький, безобразный, желтый с прямыми волосами, грязный, с единственным своим ка­чеством — наглостью, говорил с таким сильным итальянским акцентом, что не­возможно было его понять: "J'ai aves moi lou Diou de la guerra et de la fortiounaF' Таково было красноречие Бонапарта». С этой общей характеристикой связана критика военной деятельности Наполеона и военной науки вообще[534]. Прудон за­являет: «Это совсем не гениальный человек, если понятие войны соединимо с понятием гениальности... Надо разрушить славу воина и свести ее к уровню maitre d'armes». Следует рассуждение о войне, очень сходное с размышлениями кн. Ан­дрея. Прудон перечисляет все (полемизируя опять с Тьером), что нужно войску, и замечает: «Но все это старо, как мир, даже для самого последнего унтера; это вовсе не дело гения, а простое ремесло; человеку, который распоряжается и которого слушаются, надо потратить на него не больше семи-восьми дней; для такого дела совершенно достаточно иметь методический ум администратора». Все это резко (иногда почти дословно) совпадает с размышлениями кн. Андрея, которые, как я указывал, в ранней редакции романа высказываются от лица самого автора: «Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины... И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя умеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения... А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких-нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых высших, лучших человеческих качеств — любви, по­эзии, нежности, философского, пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец». Сходство этих размыш­лений с тезисами набросков Прудона заставляет предполагать, что Прудон делил­ся с Толстым своими соображениями о войне и военной науке — тем более, что Толстой, вероятно, рассказывал ему о своем участии в Севастопольской кампании, а вопрос о войне был один из наиболее интересовавших Толстого вопросов. Прудон же именно в это время закончил свою книгу и был очень увлечен ею, так что, ве­роятно, охотно говорил на тему о войне и Наполеоне. Слова Прудона в письме, характеризующие Толстого как «очень образованного человека», указывают на то, что беседы их были разнообразны.