Работы о Льве Толстом

Толстой, еще в 1862 г. прочитавший Бокля, находил тогда, что он очень зани­мательно анализирует законы цивилизации, но что законы эти не обязательны для России. Та эпоха, с ее последними усилиями отстоять славянофильство, прошла, но Толстой, конечно, остался тем же архаистом, с налетом славянофильских тен­денций. От антиисторизма он, вместе с новой эпохой, переходит к проблеме ис­торической закономерности, но отстаивает свои архаистические тенденции. Бокль был при этом учтен и даже частично принят — поскольку в его теории были эле­менты, не только не противоречившие этим тенденциям, но даже их поддержи­вавшие. С. Соловьев совершенно правильно указал на то, что «иеремиады» Бокля, нападающего на историков за то, что они «наполняют свои сочинения самыми пустыми подробностями, анекдотами о государях, о дворах, бесконечными извес­тиями о том, что было сказано одним министром, что думал другой и, что всего хуже, длинными известиями о войнах, сражениях, осадах» и т. д. — что все эти иеремиады сильно запоздали: «Бокль не знал, что делалось в этом отношении у нас в России. Здесь очень долго утверждали, что русская история начинается толь­ко с Петра Великого... Эта крайность вызвала, как обыкновенно бывает, другую крайность; но как бы то ни было, верно одно, что очень задолго до Бокля в одной стране громко проповедовались его положения»[539]. Под «другой крайностью» Со­ловьев явно разумеет исторические взгляды славянофилов — их специфическое «народничество», ставящее во главу угла движение и характер народной массы. Таким образом, между воззрениями Бокля и историческими принципами славя­нофилов оказалось родство, благодаря которому поверхностному наблюдателю может показаться, что философско-исторические тезисы Толстого идут непосред­ственно и только от Бокля. Некто В. Лопатин, пораженный этим сходством, заявил: «Вся философия романа "Война и мир" есть следствие непосредственного впечатле­ния Бокля на Толстого»[540]. Это совершенно неверно: Бокль — источник второсте­пенный и нехарактерный. Характерно и важно совсем другое.

К концу 60-х годов философия истории настолько входит в злобу дня, что ста­новится одним из главных пунктов борьбы между идеологами разных направлений. Архаистам приходится бороться на два фронта: против разночинной интеллигенции, с их материализмом и нигилизмом, и против постепенно образующейся академи­ческой науки — с С. Соловьевым во главе. Тут Толстому одному было уже не спра­виться. Образуется кружок «самобытных» мыслителей, связанных со славянофиль­ством и с архаическим «народничеством», — партия архаистов-чудаков, среди которых основную роль играет давнишний друг Толстого, С. Урусов. Возникает дружба (и именно идеологического характера) с Ю. Самариным, С. Юрьевым;

укрепляются идейные связи с М. Погодиным. Общими усилиями вырабатывают­ся основы той самой «самобытной» философии, которая явилась на страницах V и VI томов «Войны и мира».