Работы о Льве Толстом

Эта книга была написана еще до эпохи русского гегельянства — в ней молодой Погодин выступал как последователь Шеллинга, прошедший школу «любомудрия». В ее основе лежит представление об универсальном духе, который определяет раз­витие человечества и разными своими чертами отражается в разных национальностях. Отсюда — характерное сочетание универсализма («История должна из всего рода человеческого сотворить одну единицу, одного человека, и представить биографию этого человека чрез все степени его возраста») с национализмом («всякий народ имеет свою физиономию, философию, нравственность, поэзию и религию»), исто­рической абстракции, делающей историка философом и поэтом, с конкретностью, сближающей историка с естествоиспытателем. Идеал истории — установление одного общего закона, по которому образуется человечество; открыв этот закон, история, тем самым, уничтожит сама себя: ясновидящему историку, историку-ху­дожнику, жизнь народов представляется уже не во времени, а в пространстве. Путь к отысканию этого общего закона — главный пафос книги. Погодин признает не­обходимость исторического эмпиризма — «прикладывать историю к готовой тео­рии — то же, что класть ее на Прокрустово ложе», — но нужно стремиться «подводить под итоги и уменьшать число собственных имен». Исторические афоризмы — фраг­менты этой будущей истории, попытки уловить некоторые черты общего закона, найти аналогии, сблизить факты, открыть в них просвечивание системы, услышать звуки исторической гармонии: «прочесть историю так, как глухой Бетховен читал партитуры». В соответствии с такой задачей Погодин касается здесь самых разно­образных проблем — и общих, и частных: сопоставляет разные науки, прибегает к сравнениям и аналогиям, строит догадки, ставит вопросы и т. д.

Урусов был прав, когда нашел у Погодина то, что впоследствии явилось у Бок- ля. Основы этого совпадения — разные, сходство в этом смысле — случайное, внешнее, вовсе не означающее тожества предпосылок и выводов. Таково же и сходство толстовской философии истории с теорией Бокля. Погодин, ища едино­го общего закона, останавливается, между прочим, на связи человека с приро­дой — это та самая «странная теория о развитии человека в зависимости от геогра­фического положения», которую Толстой развивал Самарину. Погодин пишет: «Человек и природа сначала бывают связаны узами неразрывными и имеют одну общую историю; человек долго остается рабом земли, им обитаемой, и зависит от нее, как бы ее произведение, цветок или дерево. Образ его жизни, образ его мыслей, почти определяются ею. Здесь должно искать преимущественно источника разли­чия в древних языческих религиях, образах правления и проч. Гора имеет свой климат, свой воздух, свой язык и свой образ мыслей; равнина также. Персианин, рожденный близ нефтяных источников, в стране неугасимого огня, поклоняется богу под сим образом, и его философия принимает два начала, свет и тьму. Вави­лонянин, житель долин, над коими на вечно ясном небе сверкают звезды немер- цаемым светом, чтит светила и занимается прежде всех астрономиею. Жителей равнин гораздо легче содержать в повиновении, чем горцев. В средней Азии, на тучных пастбищах, без хлеба и леса возникает кочевой образ жизни, в плодоносном Египте земледелие, в приморской финцкии торговля, троглодитная архитектура среди естественных пещер Эфиопии. Вот отношение географии и вообще естест­венной истории к истории. Чем более человек образовывается, чем более духовная часть его совершенствуется, тем более выходит он из-под власти природы вещест­венной, и из раба ее делается властелином. Так душа младенческая, безусловно, повинуется телу, а человек зрелый может управлять и страстями». В другом месте Погодин ставит вопрос: «Количество воды в государстве не должно ли брать в расчет при взгляде на историю?»