Работы о Льве Толстом

Очень часто Погодин возвращается к самым общим вопросам философии ис­тории — тем самым, о которых неустанно говорит Толстой в романе: о причинах и следствиях, о свободе и необходимости. Характерно при этом, что в большинст­ве случаев Погодин прибегает к сравнениям из мира физики или механики и к математическим терминам — то самое, что постоянно делает Толстой. Погодин пишет: «Как переплетаются следствия, отношения и причины! Всякое происше­ствие можно сравнить с многоугольником, который тысячами своих сторон при­касается к тысячам других многоугольников». Или еще о том же: «Всякое проис­шествие, как всякое движение по закону механики, есть следствие многих частных причин и сил». Афоризм, касающийся перспективы развития человечества, кон­чается сравнением: «Так тело падает к центру с увеличивающейся быстротою»[543]. Эта тенденция особенно ярко сказывается в одном афоризме: «Время настоящее есть плод прошедшего и семя будущего. Другими словами: в истории идет геомет­рическая профессия. Найдя среднее пропорциональное число, можно предвещать и будущее, как теперь прорекается прошедшее. Вот пример подобной пропорции: Если крестовый поход так относится к реформации, то как реформация относит­ся к Z и проч.? КП Р = Р : Z. — Таким образом можно отыскивать и первый, и второй, и третий, и четвертый члены». Толстовский термин «дифференциал истории» взят, оказывается, у Погодина; в предисловии Погодин пишет: «История, скажу здесь кстати, имеет свои логарифмы, дифференциалы и таинства, доступные только для посвященных».

Соотношение свободы и необходимости — основная проблема исторической науки по Погодину, основное «таинство» истории: «Каждая наука имеет свои таин­ства: таинство истории — связь законов необходимости с законами свободы. При­знаюсь, мне странно видеть, как многие мыслители могут до такой степени обма­нываться своею логикою, своею оптикою, что почитают себя понимающими это таинство или по крайней мере стыдятся как будто не понимать его». В своей всту­пительной лекции Погодин говорит об этой же проблеме: «История должна, мне кажется, с одной стороны, протянуть ткань так называемых случаев, как они один за другим, или один из другого следовали, ткань намерений и действий человеческих, по законам свободы. С другой стороны, она должна представить другую параллель­ную ткань законов высших, законов необходимости, и показать таким образом соответствие сих божественных идей к скудельным формам, в коих они проявлялись, показать, как сей так называемый случай бывает рабом судьбы, ответом на вопрос, на потребность. Сотканы ли сии ткани? Найдены ли сии законы? Показано ль их тождество? Определены ли случаи и их необходимость? Нет, Мм. Гг., напрасно некоторые из новых немецких философов в упоении ученой гордости мечтают в конце своих учебников, что они все постигли. Когда я читаю историю, в таком догматическом тоне написанную; когда не встречаю ни на одной странице никако­го сомнения, недоумения, вопроса; когда вижу, что автор ее все знает, в противо­положность Сократу, который под конец своей мудрой жизни узнал, что ничего не знает: то я теряю доверенность к его умствованию, сомневаюсь в его сердечном убеждении, и он, равно как и его товарищи, кажутся мне логическими машинами, которые сами себя обманывают, приводят молодых людей в заблуждение и прино­сят истории гораздо менее пользы, особенно в своих приложениях, нежели сколько думают. Нет — история есть самая младшая наука, и для системы ее по предложен­ному теперь идеалу собрано разве только что несколько материалов».