Рабство

       Острая боль резанула спину, словно рваный осколок стекла проехался по ней сверху донизу, оставив за собой красный рубец. Я почувствовал, как этот рубец начал заполняться кровью, которая, собравшись внизу спины, тонким ручейком устремилась на палубу Раздался гортанный оклик шкипера, в этот момент я был сосредоточен на боли в спине, что не понял, почему он прервал наказание сразу после первого же удара. Но моя надежда, что наказание ограничится одним только ударом, исчезла без следа, когда один из матросов быстро притащил и подстелил под меня огромный кусок промасленной материи. Стало понятно, что шкипера больше беспокоил порядок и чистота на палубе, а не мои муки и страдания. В этот момент в моем сердце и душе родилась дикая ненависть к мучителям, я мысленно поклялся, что, когда наступит момент и я смогу отомстить этим людям за свои мучения и страдания, то моя рука не дрогнет. За первым ударом последовал второй..., третий... которые были уже более болезненными, чем самый первый удар. Может быть потому, что в душе я все же готовился к этим ударам кнута и ожидал появление боли, но должен признать, что реальное проявление боли от ударов кнута по спине воспринималось более болезненно.

       Махмуд оказался настоящим садистом и наносил удары, стараясь, чтобы ремень кнута ровно ложилось на поверхность кожи спины вдоль хребта спинного мозга, одновременно на все протяжение от основания шеи до ниже некуда. Но самую страшную боль и повреждения телу приносил фол, этот тонкий сыромятный ремешок на конце ремня. Он при качественном замахе и ударе мог развивать сверхзвуковую скорость, а Махмуд, хоть и был по жизни не вполне нормальным человеком, кнутом пользовался на высоком профессиональном уровне. И когда ремень ложился на поверхность спины, то он в момент скольжения по коже, глубоко прорезался кожу, оставляя за собой рваную и глубокую кровавую борозду, быстро заполнявшуюся кровью. Фол и крекер с грузилом из свинца рвали в разные стороны ровную борозду, остававшуюся от ремня кнута, вырывая из спины кусочки мяса, полоски кожи и ошметки мускулов.

       Я чувствовал, как ремень кнута касался моего тела в районе лопаток спины, в поясе и по бокам тела, и постепенно это касание ремня начинало жечь кожу на спине. Ожог следовал за ожогом, удар - за ударом. Вначале удары наносились с равными промежутками, во время которых я только успевал сделать вдох или выдох, но эти чередования давали мне возможность передохнуть и запрятать боль от предыдущего удара в глубину подсознания. Когда фол с крекером рвали мое тело, то боль охватывала все тело и требовалось время, чтобы нейтрализовать. Кровавых рубцов с рваными ответвлениями на спине становилось все больше и больше, вначале рубцы строились аккуратными рядами, затем они начали пересекаться, иногда ложась на спину крест на крест. Пока спина и задница не превратились в одну сплошную рану и не стали темно-красными от крови. В этот момент я почувствовал, что еще какая то сила помогает мне переносить боль и не терять много крови. Когда первые ручейки крови стали течь по поверхности моей набедренной повязки, то они впитывали эту кровь и возвращали в мой организм.

       Не знаю каким образом, но Махмуд догадался, что я привык к его равномерно наносимым ударам кнутом и на тридцатом счете он изменил технику нанесения удара, стал наносить их рваной чередой. Охвостье фола и крекера стало более глубже зарываться в кожу спины, разрывая на ошметки мясо и мускулы, со спины во все стороны полетели кусочки и полоски мяса одновременно с брызгами крови.

       Боль теперь не концентрировалась в отдельно взятом месте, а расходилась по всему телу. Я не успевал от нее бежать и прятаться в подсознании. Она накатывалась неравномерными волнами и каждая последующая волна приносила все большую и большую боль. Я уже не стонал, а захлебывался в криках боли и отчаяния. На сороковом ударе я спекся, боль подавляла основные жизненные процессы, но мне очень хотелось жить и ради того, чтобы остаться живым, я был готов пойти на все, даже на предательство и, если потребуется, то был готов и убить человека. Если бы Махмуд не получал бы такого удовольствия от работы палачом, а внимательно наблюдал бы за состоянием жертвы. Если бы он сумел бы вовремя остановиться и прекратить наказание, почувствовав, что его жертва морально и физически сломлена, то я до конца жизни был бы его рабом, но он не остановился и не прекратил порку в тот критический момент.