Рабы Парижа

— Вместо того, чтобы заставить шпиона побегать, мы целый час возили его с собой! — воскликнул барон.

Он снял перчатки, обошел карету и стал ощупывать ее металлические части.

— Мне не почудилось, — сказал он подошедшему Андре. — Вот доказательство: железо еще сохранило тепло его рук.

— Теперь я понимаю, почему не обнаружил за собой слежки, — отозвался скульптор. — Когда я выпрыгнул на ходу, шпион поехал дальше.

За ужином Брюле-Фаверлей сказал:

— Видимо, вы правы. Против нас действует не просто шайка, а большая, хорошо налаженная преступная организация.

Несмотря на отличное вино и превосходные закуски, ужин прошел невесело.

39

Когда нахально улыбающийся Батист Маскаро сообщил мадам Диане, что ее переписка похищена, она не сразу решилась сказать об этом мужу.

Сначала она обратилась за помощью к Норберту, поскольку он был бы тоже сильно скомпрометирован, если бы его тайны стали известны всему Парижу.

Ее письмо вернулось нераспечатанным.

Такая же участь постигла и второе.

Третье вернулось в другом конверте.

Диана с трепетом распечатала его — и прочла двенадцать слов, написанных рукой герцога де Шандоса поперек ее просьбы: "Орудия пытки, приготовленные вами для меня, теперь обратились против вас. Бог справедлив".

Подписи не было.

Диана обезумела от страха.

Она поняла, что Провидение вынесло ей приговор устами человека, чью жизнь она превратила в ад.

Впервые ее мучила совесть.

Она молилась и плакала.

Она просила Бога о чуде, которое вычеркнуло бы из ее судьбы совершенные когда-то преступления.

Поздно раскаявшаяся грешница забыла, что даже Бог не властен изменить прошлое.

Боясь, что разоблачение придет со стороны и станет оттого еще ужаснее, несчастная графиня де Мюсидан сама призналась во всем мужу и сообщила, чего требуют от нее шантажисты.

Конечно, Диана передавала содержание писем, с присущей ей ловкостью мешая правду с ложью.

Но она не смогла совершенно скрыть от графа свою причастность к смерти старого де Шандоса и Жоржа де Круазеноа.

Октавий де Мюсидан в оцепенении смотрел на жену и слушал ее страшные откровения.

Он недоумевал, как под такой прекрасной внешностью может скрываться настолько испорченная душа.

Граф вспомнил Совенбург.

Какой чистой, неземной, почти святой казалась ему тогда невеста!

А она в те самые дни была вдохновительницей и соучастницей отцеубийства…

Но еще больше потрясла Октавия другая мысль. Он знал, что до замужества Диана был любовницей Норберта де Шандоса. Но она, оказывается, продолжала оставаться его любовницей и после свадьбы!

Графиня отрицала это так убедительно, как умела только она.

И все же, после всех ее признаний, Октавий жене не поверил.

Как только Диана умолкла, граф встал и, пошатываясь, вышел.

Оба они считали больную Сабину спящей.

Но девушка, лежавшая в соседней комнате, все слышала.

Сначала она думала, что это бред или страшный сон, однако вскоре убедилась, что слух ее не обманывает.

Многие фразы Сабина расслышала плохо, но общий смысл она поняла верно.

Яснее всего был конец долгой исповеди ее матери.

Преступления графини станут известны всем, если ее дочь не выйдет замуж за какого-то Генриха де Круазеноа, чье имя было девушке незнакомо.

Всю ночь Сабина не сомкнула глаз, дрожа от нервного напряжения и обливаясь холодным потом.

К утру она решилась принести себя в жертву.

Сабина хотела написать Андре прощальное письмо, но тело ее не вынесло душевной пытки и к девушке снова вернулась отступившая было горячка.

Письмо было написано пару дней спустя и побудило влюбленного художника вступить в неравную борьбу с Генрихом.

Затем, опасаясь, как бы отец в отчаянии не прибегнул к какой-нибудь крайности, девушка призналась ему в том, что ей все известно.

— Вы хотели, чтобы я стала женой де Брюле, — сказала она, — но я никогда не любила его…

И это была правда.

— Поэтому я могу выйти замуж за де Круазеноа, ничего от этого не теряя, — закончила Сабина.

И это была святая ложь.

Поверил ли ей граф?

Без сомнения, нет.

Впрочем, это не имело значения.

Для Октавия де Мюсидана было нестерпимым унижением допустить даже мысль о том, что дочь станет выкупом за его честь.

Между тем дни проходили за днями, а шантажисты больше не появлялись.

Диана уже начала надеяться.

"Не забыли ли они нас? — думала она. — Не посадили ли их в тюрьму за какое-нибудь преступление?"

Нет, их не забыли.

Просто Батист Маскаро был некоторое время слишком занят подготовкой грандиозного спектакля, в ходе которого должно было состояться признание сына Монлуи наследником де Шандоса.

…Однажды в вестибюль особняка графов де Мюсиданов вошел старик в лохмотьях и попросил доложить о себе.

Это был папаша Тантен.

Нельзя сказать, чтобы он был нищим. Просто у него было твердое правило: не одежда красит человека, а человек одежду.

По этому поводу у него были постоянные споры со щеголеватым Бомаршефом.

Тантен говорил, что дорожит своим рубищем не меньше, чем телом.

Он был убежден, что, сменив одежду, изменится как личность.

— Вы называете мой костюм лохмотьями? Пусть будет так. Но я знаю, каков я в них. А себя, одетого в ваш сюртук, я не знаю, — говаривал Тантен респектабельному доктору Ортебизу.