Рабы Парижа

Герцог в этот миг находился в дальней аллее парка — на том самом месте, где молодой маркиз, узнав о своем предназначении, проклинал отца.

Впервые в жизни старый де Шандос раскаивался в своем поступке.

Нет, он не жалел о том, что наказал сына. Даже о том, что ударил его палкой: ослушник заслужил это.

Но герцог понимал, что Норберт имеет теперь все основания обратиться в суд. И жалел, что не подумал об этом, когда брался за палку.

Насчет решения суда старик нисколько не тешил себя иллюзиями: он прекрасно знал, что из-за своего образа жизни выглядит в глазах света почти ненормальным. Суд может отнять у спятившего отца всю власть над сыном.

Конечно, Норберт слишком наивен, чтобы обратиться к правосудию. Но его найдется кому натолкнуть на эту мысль. Та же Диана де Совенбург, да мало ли еще любителей совать нос в чужие дела…

Старик скорее пожертвовал бы своей жизнью, чем браком сына с Мари де Пимандур. Но теперь придется заменить силу хитростью.

«Владетельному герцогу де Шандосу, главе древнего рода, придется притворяться перед мальчишкой!» — с негодованием думал он.

Надо вернуть Норберта домой. Согласится ли он? Придется польстить юноше, чтобы лаской заставить его забыть нанесенное ему оскорбление.

Едва герцог пришел к такому решению, как ему доложили о возвращении сына. Для него в эту минуту не могло быть более приятной новости!

— Я его удержу под родительским кровом, — шептал старик, торопливо шагая к замку.

Когда герцог вошел в комнату, Норберт, забыв свою обычную почтительность, продолжал сидеть у окна.

«Ого! — подумал отец. — Сынок уже воображает себя совершенно свободным!»

Однако де Шандос не подал виду, что поведение молодого маркиза ему неприятно. Старик быстро осваивал унизительное для него искусство лицемерия.

Затем герцог заметил кровь на щеке и на одежде юноши.

— Норберт, друг мой, вы страдаете от раны… Почему вы не велели перевязать ее?

Ответа не было.

— Почему на вашем лице осталась кровь? Это — укор мне?

Маркиз упорно глядел в окно.

— В укорах нет нужды… Я и так глубоко сожалею, что так сильно разгневался на вас.

Норберт все еще не отвечал и его молчание начало смущать старика. Герцог оказался в положении, настолько для него новом, что он не знал, как поступить и что сказать. Чтобы вернуть себе присутствие духа, он решил выпить красного вина и наполнил свой стакан.

Мороз пробежал по телу юноши.

— Ну, сын мой, какие еще извинения должен принести вам отец?

Герцог взял стакан и продолжал говорить, держа его возле самых губ:

— Как это больно — унижаться перед собственным сыном, да еще напрасно! Это жестоко с вашей стороны, маркиз.

У Норберта перехватило дыхание. Воздух куда-то исчез, голова кружилась, в ушах шумело. Он хотел закрыть глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет, но не смог этого сделать.

Отец коснулся губами вина, собираясь начать пить.

Нет! Этого уже Норберт не мог вынести! Он бросился к отцу, выхватил из его рук стакан и швырнул в окно:

— Не пейте!

Объяснений не требовалось.

Герцог все понял.

Он хотел что-то сказать, но было уже поздно: он успел сделать глоток!

Лицо старика исказила судорога, глаза налились кровью… Губы шевелились, но издавали только глухой хрип… Он неестественно замахал руками — и упал, ударившись затылком об угол дубовой скамьи.

Норберт в ужасе выскочил из комнаты, крича изо всех сил:

— Помогите! Я убил своего отца!

Глава 19

Когда-то все уважали господина Палузата как человека, который честным трудом сколотил огромное состояние. Его любили за искренность и общительность.

Все его несчастья начались в тот день, когда ему пришло в голову подписаться под приглашениями на обед не Палузатом, а графом де Пимандуром.

Высшее сословие смеялось над ним и не признавало его своим, среднее же тяготилось его претензиями на знатность.

Он остался один.

Это было невыносимо, и он стал всячески угодничать перед знатью, чтобы она хотя бы терпела его в своем кругу. Сколько он перенес унижений, обидных намеков, публичных оскорблений!

Он готов был пожертвовать не только третью, но даже всем своим состоянием, чтобы выдать свою дочь за сына такого родовитого вельможи, как герцог де Шандос и подержать на руках наследника, в жилах которого текла бы кровь Палузатов. смешанная с кровью крестоносцев.

Это сразу же заткнуло бы рты всем насмешникам.

Граф боялся спугнуть свое счастье и до поры до времени никому не говорил о предстоящем бракосочетании Мари де Пимандур с маркизом де Шандосом. Даже собственной дочери он сообщил об этом только перед самым окончанием переговоров с герцогом.

С ее стороны граф не ожидал никаких возражений. Как может его дочь не прийти в восторг от столь лестного предложения, если сам он — вне себя от радости?

Теперь, когда все решено, можно сообщить ей приятнейшую из новостей.

Граф де Пимандур прошел в самую лучшую комнату своего дома, которую ему было угодно величать библиотекой (хотя книг в ней почти не было), и позвонил.

В тот же миг перед ним возник лакей в дорогой, но очень аляповатой ливрее.