Рабы Парижа

— Хороши мы будем с Круазеноа на шее, если эта дура умрет!

Он стал быстро ходить по кабинету.

— Возможно, Флористан ошибся. С чего бы ей так разболеться из-за того, что свадьба расстроилась? Тут что-то не так…

— Может, мне сходить туда, — предложил доктор.

— Да, это неплохая идея. Ты врач и сможешь увидеть Сабину. А впрочем, нет… Ни ты, ни я не должны показываться в этом доме. Видимо, у графа с графиней было объяснение, а дочь оказалась меж двух огней…

— Так как же узнать?

— Увижу Флористана, и все станет ясно.

Маскаро кинулся в спальню переодеваться. Дверь была открыта, и он продолжал разговор.

— Это все ничего бы, если бы я мог заниматься только Круазеноа. Но я думаю о Поле. Дело Шандоса не терпит… А Катен? Этот изменник, который свел Перпиньяна с герцогом! Мне обязательно надо увидеть Перпиньяна. Я должен знать, что ему известно о деле, и что он сумел разгадать. Обязательно надо увидеть Каролину Шимель и узнать до конца ее секрет. Ах, время, время!

Он оделся, попросил Поля выйти и сказал доктору:

— Я ухожу, а ты не оставляй Поля одного. Мы не настолько уверены в нем, чтобы оставлять его наедине с нашими тайнами. Сходи с ним пообедать к Мартен-Ригалу. Оставь его ночевать у нас…

Он был так озабочен, что даже не услышал пожеланий успеха от Ортебиза.

Глава 19

Выйдя от Мюсиданов, Брюле-Фаверлей отпустил карету, которая ожидала его у подъезда.

Как всегда, когда у него возникали неприятности, он ощущал желание пройтись. Он думал, что, устав до изнеможения, он, придя домой, сразу же уснет, и встанет, как обычно, спокойным и хладнокровным.

Он был растроган и ошеломлен. Уже давно он решил, что настоящего чувства нет и быть не может. Никто из его знакомых не признал бы сейчас в этом человеке, почти бегущем по Елисейским Полям, нелепо размахивающим на ходу руками и что-то бормочущим себе под нос, того спокойного, выдержанного, чуть насмешливого Брюле-Фаверлея, каким привыкли его видеть в обществе.

— Черт возьми, — бормотал он, — тебе кажется, что все в тебе умерло, что ты почти старик, а тут — взгляд прекрасных глаз… И ты уже волнуешься, как мальчишка, краснеешь… И даже, кажется, слезы на глазах…

Конечно, когда он просил руки Сабины, она была не безразлична ему. Но сейчас… Когда, по сути, ему отказали, он находил в ней все новые и новые достоинства.

— Ах! — шептал он, — кто из всех этих разряженных светских кукол может сравниться с ней. Ведь они выбирают себе мужа, словно партнера для вальса, лишь потому, что одной танцевать неудобно!

Все женщины, кроме Сабины, стали ему ненавистны.

— Ах, эти глаза, когда она говорила о нем! Она видит в нем гения и старается воспринять его идеи. А с какой гордостью она говорила о его бедности и отсутствии титула…

— Довольно, — сказал он, — что ж, постараюсь найти другие радости в жизни!

Нервно рассмеявшись, он добавил:

— Все равно, жизнь кончена.

К чести Брюле-Фаверлея, надо сказать, что он не желал зла ни Сабине, ни ее возлюбленному.

Надменный в высшей степени, он, тем не менее, не был тщеславен и не находил ничего странного в том, что любимая женщина предпочла другого. Но горевал он по этому поводу вполне искренне. Сабина оценила барона. Недаром ей пришло в голову:

«Этот тоже достоин любви…»

Брюле-Фаверлей, действительно, был намного выше того мнения, которое сложилось о нем в свете.

После смерти дяди он завертелся в шумном вихре удовольствий, но скоро ему надоело это пустое и тревожное состояние.

Ему для счастья мало было прекрасных скаковых лошадей, побеждающих на скачках, актрисы-любовницы, стоящей двести луидоров в месяц и обманывающей его… Все это была мишура.

Легкомысленный с виду, он скучал по настоящему делу, которое высвободило бы его честолюбие, ум и энергию.

Он дал себе слово сразу же после свадьбы изменить образ жизни… И вот брак, которого он так сильно желал, стал невозможен!

В клубе все тут же заметили, что он взволнован. Это было так необычно, что несколько молодых людей, игравших в карты, подошли к нему, чтобы справиться о его здоровье. Справлялись также о здоровье его любимой лошади, готовившейся к скачкам.

— Шамборан совершенно здоров, — отвечал он и поспешил в маленькую комнату, где были письменный прибор и бумага.

— Что случилось с Брюле? — спросил один из игравших.

— Кто знает, он что-то пишет…

Действительно, он писал графу Мюсидану о невозможности своей женитьбы. И ему не так легко это было сделать.

Перечитав письмо, Брюле вынужден был признать, что в каждой его фразе сквозит ирония, в общем тоне сквозит досада, о причине которой его непременно спросят. Хорошо быть великодушным, когда великодушие не доставляет тебе столько боли!

— Нет, это письмо недостойно меня, — подумал Брюле и заставил себя переписать письмо, в котором основательно порассуждал о своих закоренелых холостяцких привычках и т. д.

Окончив этот образчик дипломатичности, он отдал его одному из клубных слуг, попросив его доставить письмо по адресу.