Рабыня благородных кровей

Всеволод хотел юношу оттолкнуть, но вспомнил, что сам он участвовал в сражении, когда ему едва шестнадцать сравнялось. И ещё он помнил, как так же умолял глазами собравшегося в поход отца Мстислава, чтобы тот взял его с собой.

Любомиру приходилось похуже, Всеволод знал это наверняка. Привыкшие видеть перед собой горбуна, калеку, все относились к нему по привычке с состраданием, уберегая от всяческих опасностей. Боялись, что горб вернется?

И он, Всеволод, кажется, единственный, кто может помочь своему юному другу, который согласен лучше умереть, чем жить подобно калеке, не будучи таковым. Он исподволь глянул на Астаха-старшего. Тот едва заметно кивнул, мол, отпусти!

И Всеволод сказал:

— Бери коня. Пойдешь с Глиной. Да не медли. Вон Сметюха уж ворота открывает.

И с улыбкой посмотрел вслед ринувшемуся к коню, совершенно счастливому Любомиру.

Князь уже подходил к своему коню, когда, откуда ни возьмись, ему на шею кинулась Ингрид. И в судорожном порыве так крепко его обхватила, что князь едва разжал её казавшиеся такими хрупкими руки.

— Успокойся, душенька, — сказал он нежно. — Тебе вредно так волноваться.

Он не заметил, как потихоньку отошла в сторону Анастасия, до того стоявшая рядом с его женой.

Молодая мусульманка, не отрекшаяся от христианской религии, законная жена двух мужей, поднималась на городскую стену, и душа её рыдала. Не от ревности. От зависти. Как хотелось бы и ей, вот так же, горлицей, броситься на грудь любимому, рассказать ему все, о чем думала долгими одинокими ночами. Показать детей, которых в последнее время и сама мало видела, доверив нянькам и кормилицам.

Она глянула вниз — как раз открывали городские ворота, — а потом по другую сторону от рва с водой, где в ожидании гарцевала небольшая группа всадников.

Сначала её внимание привлек человек, резко выделявшийся среди остальных. Он был весь в черном и явно не походил ни на монголов, ни на татар, в то время как именно они его окружали.

Но нет, этого не могло быть! Силы в момент оставили её, так что Анастасии пришлось ухватиться за выступающий край стены. Это же… это Аваджи!

Сердце её белым лебедем рванулось со стены вслед за скачущим мужем. Вот оно, то самое страшное видение, в котором князь Всеволод побеждает, сбросив Аваджи с коня.

Она судорожно обхватила себя руками и покачнулась.

— Боярыня, что с тобой? — услышала она взволнованный голос Ингрид, которая тоже поднялась наверх и теперь не спускала взгляда со всадников. Ты же белая как смерть!

— Там, — Анастасия задыхалась, не в силах вымолвить. — Там мой муж!

Княгиня проследила за её указующим перстом и горько усмехнулась.

— Ты говоришь о князе Всеволоде?

— Нет, вон тот, в монгольской одежде и кожаном шлеме. Мой Аваджи!

Ингрид поспешно закрыла собой Анастасию, чтобы стоящие на стене дружинники не слышали её неосторожных слов.

Глава сорок седьмая. И позвали мышку

— Кажется, они ушли, — проговорил запыхавшийся Рваное Ухо, который, несмотря на строгий запрет Лозы передвигаться по переходам бегом, все-таки не выдержал. И примчался, чтобы сообщить холмчанам радостную весть.

Это была их победа! И хотя холмчане выиграли её не в сражении, не убили ни одного вражеского воина, но они сумели без оружия взять в плен шестерых врагов и заставили уйти из села отряд в сто человек!

— Что-то подсказывает мне, что мы так легко не отвертимся, — бурчала Прозора; боялась, что все идет слишком гладко. Она не могла забыть своего столкновения с монголами в прошлом. Казалось, её сердце обуглилось на том огне, в котором сгорела её изба с детьми.

— Зачем, матушка-боярыня, портить людям праздник, — попеняла ей Неумеха.

— Надоумил же меня леший вытащить тебя из грязи! — беззлобно ругалась на неё знахарка. — Теперь эта моя ошибка все время передо мной. Дерзкая девчонка, никакого уважения к старшим!

— Я так думаю, — говорила Неумеха, — что надо жить днем сегодняшним, не откладывая на потом. А то завтра придет какой-нибудь иноземец и всю жизнь тебе переломает!.. А насчет уважения, так я и не знаю, можно ли больше уважать, чем я тебя, матушка!

— Вот так повернула. Все смешала в кучу!

— Это потому, что я сразу обо всем думаю, — объяснила Неумеха.

Немного переждав, холмчане вылезли на поверхность.

К избам своим они подходили с боязнью. Не хотелось увидеть полное разорение того, что далось тяжким трудом.

К счастью, сильно напакостить мунгалы не успели. Возможно, проживи они в Холмах неделю-другую, картина была бы иной, а так…

Понятно, что получше в сундуках нашли, все в свои торбы побросали. Перины да подушки в пыли изваляли — одно слово, нехристи! Поплакали бабы, поругались, да привычно за уборку принялись.

Кто побрезгливей, так и пух-перо в перинах выстирали, а кто так, на солнышке подсушил.

На поле ещё не всю работу переделали, не всю репу с поля вывезли, не все сено в скирды сметали. Хорошо, живы все остались.