Рад, почти счастлив…

Андрей появился через неделю. Смотреть на него было больно. Вот приехал домой человек. Зря истратил все волшебные лепестки и вернулся. Он был в старой одежде. В джинсах со следом зелёной краски, какой лет сто назад у Ивана на даче они красили теннисный стол, и футболке из того же хорошего времени. Старые вещи сидели на нём незнакомо. Точнее сказать, они висели. Он похудел.

– Ты это где откопал? – спросил Иван.

– У мамы, – сказал Андрей. – Просто так, захотелось.

– Не модный ты какой-то.

Иван тронул его плечо и повёл в самое спасительное место своего дома – на кухню.

– Ну, как там? – спросил он.

– Да плохо, – отозвался Андрей. – Но, может быть, чуть получше. Я вот, сразу к тебе – чувствую, уже всё, не могу, надо. А потом мне ещё в больницу… От нашей Аньки ушёл муж. Десять лет, понимаешь? Нашёл время – отец в больнице, а он чемоданы собирает! Такое чувство, что всё погибло, но я сам спасён. Мне кажется, с отцом такое случилось из-за меня. Потому что никак иначе было невозможно привести меня в чувства.

– Много тебе чести, – сказал Иван. – Не из-за тебя.

Встав у кухонного окна, они смотрели вниз, на тёплый сентябрь. Только берёзы возле магазина намекали на осень.

– Помнишь нашу Большую Грузинскую? – заговорил Андрей. – У нас дома есть кинохроника, где мы маленькие. Мы тебе показывали, да?

– Раз пять, – кивнул Иван.

– Там сначала, как родилась Анька, потом я… А помнишь, какой у нас был джип? Нас весь двор считал империалистами! Там вместо багажника можно было сделать третий ряд сидений, и тогда мы все, с бабушкой, с дедушкой помещались. А потом папа на нём попал в аварию. Джип всмятку, а у папы только очки разбились. Я помню, мы так все ржали из-за этих очков, на нервной почве. Потом нас мама всех поставила перед иконой – и мы благодарили. И мы все были счастливы. А потом от нашей общей жизни отпочковалась моя собственная хреновая жизнь.

– Но мы неплохо провели юность, – произнёс Иван.

– Конечно.

– А институт – ты вспомни!

– Это да, – кивнул Андрей.

– А сколько ты мне помогал! – не унимался Иван. – Ты, можно сказать, только один меня и спас, помнишь, в тот год дурацкий? А потом ты занялся делом.

– И началась моя деградация.

– Неправда. Ты же должен был становиться на ноги. А что касается личного беспорядка, я знаю, к каждому новому человеку ты относился с большим уважением.

– Иван, ну и забавно ты выражаешься: «к каждому новому человеку»! Это ты кого имеешь в виду? Ни к кому я не относился. Я просто шлялся. И пока шлялся, развалилась моя семья. А мне давно уже надо было подменить отца, чтобы он отдыхал. Мне надо было разобраться с сестрой. Я же видел Аньку – как она вся скомкалась. А я думал только о людях, которым не нужен. А на тех, кому нужен, у меня просто не было времени. Так что можешь мне паспорт выдать, что я ангел.

– И с морем этим, – продолжал он. – Если б мне было лет семнадцать – понятно, можно бы простить. Столько денег угрохал на свои сопли! А деньги сейчас, может, очень будут нужны. Неизвестно, что отцу понадобится, какое лечение… И вот, ты знаешь, что удивительно? Больше всего стыдно не за какие-нибудь явные гадости, а за то, в чём чувствовал себя правым. Разве это были плохие желания – быть нормальным парнем, от которого всем радость, любить, возделывать сад? И вот такая у всего этого обратная сторона.

Он потёр обеими руками свое растерянное лицо.

– Иван, у меня к тебе просьба! Если меня снова понесёт, ты мне напомни всё это. Так и скажи: сиди, дурак.

– Не скажу! – неожиданно отрезал Иван. – Не дождёшься! Кто тебя знает? Может, тебе правда надо эту твою барышню из кондитерской! Мало ли, что она там сказала! Сто раз ещё передумает! Тебе просто нужно сообразить, как ты всё это объединишь. Может быть, ты привезешь её в Москву, а на отпуск будете ездить туда. Ну, чего ты сдрейфил! Работай! Завоёвывай девушку!

Иван охрип и замолчал.

– Ну, это было сильно! – одобрил Андрей. – Это ты меня что, типа спасаешь? А может лучше коньячку?

– Какой коньячок – забудь! Тебе ещё в больницу.