Рад, почти счастлив…

Через пару дней позвонил Костя. Машину бабушку отпустили из больницы под расписку. «Нормально, жива! – сообщил он. – Машка из дома не выходит, всё с бабушкой. По телефону даже не говорит – только ночью шёпотом. Говорит, на душе очень тяжело».

* * *

Как только морозы спали, Иван вынул из гаража велосипед и ещё раз убедился, что утоптанный снег немногим хуже летней земли и уж точно лучше осенних листьев подходит для бодрящих дух поездок по берегу. Он прикрутил к багажнику сидение и стал брать с собой Макса.

По дороге они болтали. Пересказывали друг другу детсадовские анекдоты или придумывали собственные – с участием самих себя. Играли в города и марки машин. Когда города и марки заканчивались – начинали играть в рифмы. Под конец прогулки они убирали велосипед в гараж и, макнувшись в сугроб, полные смеха и снега, шли домой. И то и другое тщательно отряхивалось в лифте.

– Держи! – говорил Иван, возвращая Оле серьёзного, более или менее опрятного Макса.

Бывало и так, что веселье не шло, тогда задумчивый Макс заводил разговор о делах семейных. Например, о мамином друге Володе. Со слов Макса можно было предположить, что Володя – скала, которая день и ночь стоит на ветру, дымя и думая. Оценить эту скалу однозначно нельзя, но можно пока что понаблюдать за нею. Иван видел, как мужественно Макс готовит себя к большим переменам, но сам не верил в них. Прежде всего, потому, что знал – у Оли нет никакого решения. Выражение её лица менялось, как русская погода, и ясные дни были редки.

Тем временем прошли остатки морозов, побывал и уплыл циклон, установились мягкие, светлые деньки. Февральские восемь утра, благодаря высокой светоносности воздуха, напоминали Ивану июнь. Летние тени легли на дома, по розовому снежку гуляли ободрённые вороны. И каждый человек в свете масленичной зари шёл, как на праздник, даже если путь его лежал на работу. Кафтан ему, жёлто-красный, дымковский, бублик и леденец!

Хорошо было на улице и хорошо было дома. Субботними и воскресными днями, на первом солнышке, залившем обеденный стол, они с дедушкой продолжали развивать проект реконструкции дачного дома. Удовольствие это уже добралось до мансарды и метило на чердак. Время от времени Ольга Николаевна подсаживалась к ним. Ей хотелось своим присутствием укрепить и взбодрить семейные отношения.

– Ты заметил: папа похудел и всё шутит! – волновалась она о своём отце. – Это ничего?

– Мама, ты просто не знаешь дедушку! – успокаивал её Иван. – Он так живёт. А что похудел – ну а кто в его возрасте не худеет?

Оптимизм Ивана объяснялся просто: надеждой на солнце, на всеобщий расцвет земли. Что тут говорить! До апреля два месяца. А если подумать, к примеру, о Феодосии, где мимоза почти зацвела, то ещё меньше. Уже самый порог, дверь приоткрыта, дует!

Когда Иван оставался один, сквозняк близящейся перемены мучил его. Чем больше весны, – чувствовал он, – тем в глазах темнее. Весна – это салют возможностей, которые он всё равно не сможет использовать, потому что трус и «манная каша». Все до одного близкие люди сказали ему об этом, а он всё сомневался – нужны ли решительные действия или, может, протянет так?