Ради единого слова

Несмотря на правомерность такой постановки вопроса, ответ у нас давно заготовлен и угадывается: надо ехать! И не автору письма решать это; журналист, и только журналист вправе принимать решение: искать и ли не искать анономщика, ехать или не ехать к человеку, укрывшемуся за какой-нибудь буквой алфавита. Но бывает, что инкогнито не прозрачное, все «концы» спрятаны в воду, тогда ситуация безвыходная: подняв руки вверх, газетчик остается дома. Другое дело – вопрос, связанный с обнародованием: приехав и обнаружив анонимщика, журналист обязан учесть мотивы его инкогнито, его желание или нежелание получать «известность» и в случае категорического отказа автора письма гарантировать ему написание того же «безадресного» материала.

Почему так? Да потому, что в обязанности журналиста, кроме прочего, входит делание конкретного добра, причем независимо от того, будет или не будет написан материал, будет или не будет он опубликован. Довольно часто авторы писем скрывают себя, ошибочно полагая, что если приехал корреспондент, жди теперь каждый номер газеты. Стало быть, тем более газетчик обязан за них решать вопрос о конкретной помощи.

Человеку плохо, так плохо, что он пишет в редакцию, и, даже пусть он укрылся за буквой "Т.", сам факт обращения в газету есть призыв о помощи. Можем ли мы оставаться равнодушными? Можем ли не протянуть ему руку, имея возможность ее протянуть?

Кроме того, что мы – журналисты, мы еще самые обыкновенные люди, и нам должно быть свойственно умение совершать нормальные человеческие поступки. Больше того, в зависимости от способности творить добрые дела мы либо состоимся как журналисты, либо не состоимся. Фиаско человеческие по законам высшей справедливости должно сопровождаться фиаско профессиональным – жаль, действительность иногда делает исключения из этого мудрого правила.

Вернемся к письму Сергея Т. Оно наполнено отчаянием, безысходностью крик души семнадцатилетнего юноши. Отдадим дань излишней аффектации, свойственной возрасту, и гиперболизации негативной стороны дела – так выглядит картина с нашей точки зрения, а для Сергея она истинна, следовательно, чревата последствиями. Юноша на краю беды.

Ехать! – другого решения быть не может. Чем помочь и как, надо придумать на месте. Вовсе не исключено, что одного разговора с родителями подростка окажется достаточно, чтобы они оставили сына в покое. Или, возможно, наше официальное обращение к председателю исполкома, который, судя по письму, уже вмешивался в дело, приведет к тому, что напряжение вокруг имени Сергея будет снято. Разумеется, при этом нельзя забывать о наших профессиональных обязанностях, поскольку написание то ли адресного, то ли безадресного материала отнюдь не исключается.

Я говорил уже, что журналисты должны жить по принципу "рабочее состояние", то есть все должно идти в дело, в материал, на газетную полосу. Этот принцип не исключает, а предполагает конкретное добро, делать которое мы так же обязаны, как врач кидаться на помощь раненому человеку, даже не находясь в данный момент на службе. И не только в силу общих принципов гуманности, не только потому, что любой человек должен быть «хорошим», «отзывчивым», «добрым», хотя все это имеет к нам, журналистам, самое непосредственное отношение. Помимо общих мотивов требование делать конкретное добро диктуется нам мотивами профессиональными: гражданской позицией, без которой не может обойтись человек, носящий звание «журналист», необходимостью собственным поведением утверждать нормы социалистической нравственности и морали, стремлением к социальной справедливости. В народе не зря полагают газету одной из "последних инстанций", а потому и жалуются в нее, когда исчерпаны на местах все официальные возможности. Нет, одним умом журналист не может быть журналистом: ему необходимо еще осознание своей почетной и ответственной миссии в обществе.

Помогать формированию общественного мнения? Будить у читателя мысль? Это, по-моему, зависит еще от того, кто формирует и будит, от того, какие мы – искренние или фальшивые, циничные или прямодушные, с чистой совестью или с замаранной, добрые или добренькие, непримиримые или идущие на компромисс, и способны ли мы сами совершать поступки, к совершению которых призываем.

Мы не в детском саду и даже не в школе, где иногда приукрашивают профессию, имея благое намерение от нее не отпугнуть. И потому, ведя профессиональный разговор, скажем так: в каждой строке, которую мы пишем и публикуем, мы прежде всего самовыражаемся, стало быть, и саморазоблачаемся. Мы пишем так, какие мы есть, и читатель это прекрасно видит, чувствует, знает, улавливая по нашим словам, оборотам, интонациям нашу суть, он точно знает, каково наше истинное отношение к жизни, даже если мы провозгласим иное.

И он либо верит журналисту, либо не верит.

Он либо берет журналиста с собой в разведку, либо не берет.

Он либо идет с журналистом в разведку, либо не идет.