Ради милости короля

– Ну что вы, милая, не надо плакать, не надо. Тише. Все хорошо. Я не обижу вас, честное слово. Я лишь хочу… – Он умолк, расстегнул круглые броши, скреплявшие ворот ее платья, и стащил его с плеч. Затем дернул завязки сорочки и стащил ее вслед за платьем, так что теперь Ида стояла перед ним обнаженная до талии и дрожала. – Очаровательно, – произнес он. – Такая юная, невинная и прелестная. Вы не представляете, что творите со мной…

* * *

Ида лежала в постели Генриха на надушенном прохладном полотне, укрытая мягкой чистой простыней и покрывалом из бордового шелка с вышитыми павлинами. Слезы текли из-под зажмуренных век, и она стирала их ладонью. Между ног горело, внизу живота ныло.

Генрих сидел на кровати, глядя на Иду пресыщенно и нежно.

– Хватит, – произнес он. – Не надо слез. Это было не так уж и плохо, верно?

Ида сглотнула.

– Конечно, сир, – прошептала она.

Само действо было странным и неприятным, но Ида стиснула зубы и сказала себе, что это король и у нее нет иного выбора, кроме как повиноваться его воле. Она стерпела и осталась жива – физически, по крайней мере.

– Так почему вы плачете? Я оказал вам великую честь, милая. Вы для меня как невеста – девственная невеста короля. – Он ласково отвел с ее лица прядь густых каштановых волос.

– Но я чувствую себя обесчещенной, – отважилась прошептать Ида. – Люди будут показывать на меня и называть шлюхой. Мое доброе имя замарано. Я достанусь мужу испорченной. – Она сглотнула болезненный ком в горле, и слезы полились из-под век.

– Не надо, милая! – Генрих заключил ее в объятия и провел пальцем по мокрому лицу. – Никто не подумает о вас плохо. Вы принадлежите мне. Вы принадлежите королю, а королю всегда достается самое лучшее. Если кто-то оскорбит вас взглядом или словом, я велю его высечь, но этого не случится, обещаю. Беспокойство говорит в вашу пользу, но оно совершенно излишне. Я забочусь о тех, кто мне принадлежит. Держите голову высоко и гордитесь собой.

Он заставил ее сесть и собственноручно угостил вином, похожим на кровь. Затем достал из сундука перстень – не безделицу, какие раздавал сегодня направо и налево, а подлинное произведение ювелирного искусства – балас-рубин[9] размером с крупный мужской ноготь.

– Носите его ради меня, – произнес он. – По нему люди узнают, что вы принадлежите мне и я высоко ценю вас.

Король надел перстень на безымянный палец, предназначенный для обручального кольца, и поцеловал Иду в щеку и губы.

Ощутив проволочную жесткость его бороды и чуть влажное прикосновение губ, она задрожала.

– Ах, Ида, ваша власть в том, что вы ее не осознаете, – пробормотал Генрих.

Когда она допила вино, он помог ей натянуть шелковые чулки и завязать подвязки, поцеловал мягкую кожу бедер над застежками и под пятнами крови и семени. А потом надел на ее шею воротник из горностая как еще один символ королевского обладания.

– Вот. – Он погладил мех, а затем ее шею. – Этот воротник будет согревать вас до нашей следующей встречи.

Ида не помнила, как покидала покои короля, как переставляла ноги, покуда маршал вел ее обратно в женскую спальню. Года и Бертрис захлопотали вокруг нее, но она принимала их услуги, словно каменная статуя, молча. Ей хотелось одного – лечь, отрешиться от мира и погрузиться в забытье, в котором не нужно ни думать, ни чувствовать.

Глава 5

Замок Виндзор, сентябрь 1176 года

Через четыре дня, за которые король вызывал ее дважды, у Иды начались регулы, и она испытала безмерное облегчение оттого, что семя Генриха не укоренилось. Бертрис, хорошо осведомленная в подобных вещах, посоветовала ей перед посещением Генриха промывать женские части уксусом, поскольку это препятствует зачатию. Ида знала, что предотвращение беременности – грех, но прелюбодеяние с королем уже запятнало ее, и мысль о том, чтобы понести дитя, наполняла ее страхом и стыдом.

Сперва она боялась покидать свою комнату, полагая, что прочтет слово «шлюха» в глазах у каждого встречного, но внимание окружающих было в основном доброжелательным, хотя и чрезмерным. Она ловила восхищенные взгляды и взгляды, полные жалости. Королевские служащие выказывали ей уважение. Если кто-то и причмокивал губами, сопровождая это характерными жестами, то делал это не в ее присутствии. Она была королевской любовницей; она носила на пальце его перстень, на шее – его горностай. Как и обещал Генрих, его интерес окружал ее ярким защитным ореолом.