Ради мира на земле

Документальный рассказ «Непобежденные» вызвал поток писем. Они начинались словами: «Мне довелось воевать в 85-й стрелковой дивизии…» Эти воспоминания давали новые направления поиску.

Однажды пришло письмо от человека, имя которого только вскользь упоминалось в связи с повествованием о судьбе Николая Ивановича Толкачева.

«Уважаемые товарищи! Мне стало известно, что в вашей газете опубликованы материалы о 85-й стрелковой дивизии. Я некоторое время служила в этой дивизии и знаю многих. Прошу вас прислать мне вырезки с публикациями. Я — Анна Степановна Ананьева…»

Ананьева…

Ананьева!

«Непобежденные» из главы второй: «Комиссар Толкачев».

Бригадный комиссар Николай Иванович Толкачев родился в 1899 году в семье рабочего, в 1918-м вступил в ряды РККА, с 1920-го — член ВКП(б). Сражался против банд генералов Краснова, Деникина, Булак-Булаховича, против белобандитов, пытавшихся захватить КВЖД. Депутат Верховного Совета РСФСР первого созыва от Челябинской области. Делегат XVIII съезда партии. Вместе с дивизией вступил в бой с гитлеровцами 22 июня 1941 года. При выходе из окружения был ранен, попал в фашистский лазарет в Минске…

Минск. Август 1941 года. В кварталах дымятся недогоревшие дома. По безлюдным улицам маршируют немецкие патрули.

В старом здании больницы гитлеровцы разместили лазарет для русских военнопленных. На цементном полу вповалку лежали они, перевязанные грязными тряпками, в пропитанных кровью и потом лохмотьях.

Жена одного из офицеров Еремина — Анна Степановна Ананьева — работала в минском госпитале и, не успев эвакуироваться, стала работать в этом лазарете. Вот что она рассказала:

«Нас было четверо. Утром мы приходили в это большое здание, где для порядка стоял один немец… Сюда фашисты собирали по дорогам и лесам раненых бойцов и командиров. Если бы вы видели! Это был ужас. В грузовике раненые набросаны как попало, один на другом, изуродованные, а некоторые уже мертвые.

Санитарки раздобыли где-то солому. Чтобы подстелить ее, нужно приподнять каждого раненого. Мне тяжело было наклоняться — скоро я должна была родить, но сейчас о трудностях нечего было и думать.

Вот стонет еще один раненый. Около него лужа крови. «Подожди, родной, сейчас перевяжу!» — наклонилась над ним. Стала отдирать прилипшие к ранам тряпки. Раненый судорожно вздрогнул. Глянула на него и обомлела: «Николай Иванович! Николай Иванович! Это я, Ананьева». (Я работала одно время в политотделе дивизии и хорошо знала бригадного комиссара.)

Но он был без памяти, ноги выше колен в страшных ранах. Побежали за медсестрой. Стали его лечить и тайком подкармливать.

Мы узнали, что нас, русских, скоро в лазарет пускать не будут. Приготовили для Николая Ивановича брюки, рубашку и галоши, так как ботинок не нашли. Вечером, преодолевая страшные боли, Николай Иванович, улыбаясь окружающим, сказал, что хочет посмотреть погоду. Я вывела его во двор. Подошли к небольшому пруду, где была спрятана гражданская одежда. Он почти не шел и сразу повалился, как только почувствовал, что на нас никто не смотрит. Такая у него была боль в ногах. Надо было спешить. Я с трудом переодела его и не повела, а буквально потащила. Через ворота его нельзя было вести. Немцы могли нас заметить и расстрелять. Волокла через задний двор на другую улицу. Я ревела ревом — так мне было тяжело. Но дома стало еще труднее: в комнате я не могла его оставить и, не отдышавшись, подняла его на чердак.

Намучилась — словами не передать. Свалилась на кровать. А через несколько часов родила дочь…»

Ананьева! Сразу же в Серпухов, откуда она написала, полетело письмо: