Ради семьи

Это был пестрый, богатый впечатлениями день. Уже в то время, пока учитель русской словесности Алексей Федорович Вадимов, высокий желчный старик, ярый поклонник классиков и гонитель всяких новшеств в литературе, задавал тему нового классного сочинения и, стоя у доски, писал на ней мелом план работы, Ия поймала несколько обращенных по ее адресу взглядов, полных откровенной ненависти и вражды. Она сделала вид, что не обратила на них ни малейшего внимания.

Но вот Вадимов написал план и приблизился к ней.

- Познакомимся, барышня. Вы заместительница Магдалины Осиповны, - протягивая руку Ие и резко встряхивая ее нервным пожатием, произнес он отрывисто: - Что ж, дело хорошее… Дело воспитания, говорю, хорошее, - в непонятном раздражении повторил он. - Только, жаль, молоды вы очень, барышня… Не справиться вам, пожалуй, с такой избалованной публикой. - Тут он небрежно кивнул через плечо на пансионерок… - Распустила их уж очень предшественница ваша. Набаловала себе на голову. Подтягивать вам их придется, барышня, что и говорить, сильно подтягивать. Ну, что ж, подавай бог, подавай бог!

Он еще раз пожал руку Ие и отошел было к кафедре, но вдруг неожиданно вернулся и, понижая голос чуть не до шепота, спросил:

- А вы как насчет литературы новенькой, стряпни этой модернистов, импрессионистов и тому подобных "истов", - вы их, поди, запоем читаете? А?

Ия подняла на учителя свои спокойные глаза:

- Да, я читаю новых авторов. Многие из них талантливы. Но лучше Пушкина, Гоголя, Тургенева и Толстого, Лермонтова и Некрасова я не знаю никого! - без запинки отвечала она.

Желчное, нервное, всегда недовольное лицо старика прояснилось сразу. Губы, не перестававшие жевать по привычке, улыбнулись, и все лицо Вадимова вдруг под влиянием этой улыбки стало моложе лет на десять, приветливее и добрее.

- Хвалю, барышню, хвалю!.. Русских наших апостолов литературы забывать грешно. Их никто нам не заменит, никакая новая литературная стряпня. Вы на меня взгляните: я - старик, а еще до сих пор увлекаюсь…

Последняя фраза, произнесенная несколько громче предыдущих, заставила оторваться от работы две близко помещавшиеся головки, пепельно-русую и темненькую.

Маня Струева взглянула на Шуру Августову. Шура Августова на Маню Струеву. И по губам обеих пробежали лукавые улыбки.

- Я старик, а еще до сих пор увлекаюсь! - прошептала со смехом Шура. - Это он "идолищем" нашим увлекается. А? Каково?

- Ну вот еще, классиками, конечно! - тоном, не допускающим возражения, отвечала Маня.

- Нет, каков! Так и вьется вьюном вокруг Басланихи. Вот так парочка! Непременно изображу обоих в ближайшую перемену.

- Пожалуй. Послушай, я забыла как слово "разве" надо писать? Через "е" или "ять"? Скорее!

- Спроси Мордвинову, она первая ученица, должна знать.

- Мордвинова… Мира… Мира… Как "разве" писать? - зашептала, оборачиваясь Маня.

- Mademoiselle, Вы… Я не знаю, как ваша фамилия… Перестаньте шептаться… Пишите вашу работу…

И к великому смущению Мани Струевой, она увидела около своей парты высокую стройную фигуру Ии. Молодая наставница точно из-под земли выросла перед нею и смотрела на нее в упор своими серыми строгими глазами.

Метнув по ее адресу уничтожающий взгляд, маленькая Струева снова принялась за работу, а Ия прошла дальше между двумя рядами классных скамеек и парт. Последняя парта привлекла ее внимание. За нею сидела красная, как пион, Зюнгейка Карач и бесцельно водила пером по лежавшему перед ней совсем чистому листу бумаги, приготовленному для сочинения.

А соседка башкирки, близорукая, в очках, Надя Копорьева быстро-быстро писала что-то на своем листке, причем из-под слегка отогнувшегося угла выглядывал другой такой же листок. В глаза Ие невольно бросилась надпись, сделанная на полях этого последнего крупными размашистыми каракульками: Зюнгейка Карач. Это значило, что второй листок для сочинения принадлежал башкирке и что Надя Копорьева исполняла, помимо своей работы, еще и работу своей соседки.

Рука Ии неожиданно для обеих девочек опустилась на злополучный листок.

- Простите… но к вам, кажется, случайно попало чужое сочинение, - произнесла она, спокойно глядя в самые зрачки зардевшейся, как пион, Копорьевой.

- Аллах мой! Все погибло! - прошептала сгоравшая от стыда и страха Зюнгейка и закрыла лицо руками.

- Сейчас нафискалит Вадимову. Тот разорется, побежит жаловаться "самой". Узнает папа, какой скандал! - вихрем проносилось в голове сконфуженной Нади. И она бросала украдкой смущенные взоры то на Ию, все еще стоявшую около ее парты, то на учителя, к счастью, занявшегося в эту минуту на кафедре классным журналом.

- Итак, Карач, так, кажется, ваша фамилия? - произнесла Ия твердо, обращаясь к совсем уничтоженной башкирке. - Вы возьмете случайно попавшую на парту вашей соседки вашу работу и будете писать заданное господином преподавателем сочинение уже без посторонней помощи. - И так как Зюнгейка, убитая смущением, все еще не решалась сделать этого, Ия вынула из-под руки Копорьевой лист бумаги с начатым на нем сочинением и положила его на парту перед башкиркой.