Ради смеха, или Кадидат индустриальных наук

Но как бы то ни было, из тридцати писем два весьма заинтересовали и маму, и дочку. И слог культурный, и люди, судя по всему, самостоятельные, и на фото, если не красавцы, то и не рожи, прости господи!

Но и от этих потенциальных женихов проку было мало. Один, как выяснилось, уговорил своего внука составить любовное послание, а другой готов был предложить руку и сердце только в том случае, если Эля и мама разрешат ему поселиться вместе с двоюродным братом.

Мама на какое-то время сникла. И случилось так, что в эту пору Эля познакомилась с Мишей Блиновым. Что он торгует пивом, Эля благоразумно промолчала, а вот про «Жигули» маме было доложено во всех подробностях.

— Делай как знаешь, — флегматично отозвалась мама и, устремляя взгляд в никуда, присовокупила: — Но, смотри, чтобы нашу дверь не испачкали дегтем.

— Мама, сейчас ведь двадцатый век! — всплеснула руками Эля.

То-то и оно, — многозначительно вздохнула мать.

Оставляя для Миши номер телефона, Эля и у кульмана на работе, и вечерами у телевизора вырабатывала тактику будущих отношений. Тактика была весьма гибкой: вольностей — не позволять, но и дурочкой не прикидываться. Третьего, как говорится, не дано…

Эли но стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане,

— Подъезжай в пять, — сказала Эля и назвала адрес.

И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль — изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:

— Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.

Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».

«Интересно, какой это стакан по счету? — прикинул Миша. — Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».

Какая-то хитроумная тайна скрывалась за всем этим. Миша, как торговый работник, не мог в силу своего служебного положения допустить, чтобы какая-то афера осталась неразгаданной. Иначе прогресса в его работе не будет. Так сказать, духа времени. Миша извинился перед Элей, не поленился заехать во двор кафе и занять позицию наблюдателя у стойки буфета. Минут через пять в кафе появился испуганный счастливей.

— Двести коньяка, — сказал он. — И шоколадку. Не возражаете, если я со стаканом отлучусь на минутку?

— Пожалуйста, — милостиво согласилась буфетчица. За стакан десять копеек. А всего семь тридцать.

Стакан уплыл за двери кафе, а Мише понадобилось всего три-четыре минуты, чтобы уточнить нижеследующее. Первое: буфетчица наливала в стакан не коньяк, а крепкий чай. Второе: буфетчица единственная и законная жена инспектора ГАИ…

Не в правилах Блинова было делиться чужими производственными секретами, но на этот раз он все рассказал Эле, и они нахохотались до икоты. А как известно, совместные радости… сближают. Так что в ресторан они приехали почти как молодожены.

За столом собралась знакомая компания. Степа Академик, научный руководитель Аполлинарий Модестович, оппонент Юрий Михайлович, старичок-экзаменатор товарищ Букин и Миша Блинов с Элей. Когда Миша представил Элю, Букин нежно сказал:

— Точь-в-точь как моя третья жена. Копия.

— А где она сейчас? — тактично поинтересовался Миша, написав вопрос на салфетке.

― Тоже утонула, — горестно вздохнул товарищ Букин. Тут подошли два официанта и аккуратнейшим образом расставили на столе холодную закуску и спиртное.

— Е-мое, — не удержался Юрий Михайлович и налил коньяк в фужер.

Степа Академик холодно посмотрел на сотрапезника, и тот, правда, с неохотой, отмеряя дозы пальцем, разлил фужер по рюмкам.

— Слово Аполлинарию Модестовичу, — объявил Степа Академик.

Аполлинарий Модестович был краток. Он сказал:

— Разрешите наше собрание считать… откупоренным. Гм… Простите, где же мысль? Ага! Так вот, наше собрание считаю открытым и первый тост предлагаю поднять за товарища Букина. До дна!

― До дна — это хорошо, — вновь овладел слухом товарищ Букин и хищно посмотрел на рюмку.

Враз, как по команде, застучали ножи и вилки, с недозволенной скоростью сметая с тарелок холодную закуску. Лишь товарищ Букин не вооружился прибором и тоскливо поглядывал на компанию.

Закусывайте, товарищ Букин, — спохватился Миша, простирая над столом руку.

— Хочу, — чуть не плача, пожаловался старичок, — но не могу. Я такую закалку выработал.

— Хозяин-барин, — философски рассудил Блинов, вгрызаясь и куриную ножку.

Настало время разлить еще по одной, но тут из-за соседнего стола раздался такой душераздирающий текст, что пить было просто грех. Текст принадлежал угрюмому экс-импозантному существу с горящими глазами.

— Я — поэт, — сказал он, — Вы это все знаете.

— И не только мы, — польстили ему за столом.

― Вам, своим друзьям, я хочу раскрыть свою душу.

— Говори, Николя, говори.