Radical (СИ)

Анджело стоял молча, в ожидании, когда я продолжу говорить. Его сочащиеся кровью веки, обожженные и воспаленные, были моим приговором. Неумолимый в своей простоте и жестокости, страшный и обыденный, он окунул меня с головой во всю низость совершенного поступка, я захлебнулся грязью... и поэтому потерял дар речи. Мой рот полон земли, червей и жуков, я не могу опустить глаза, с трудом шевелю одеревеневшими руками, с усилием переставляю одеревеневшие ноги, и когда расстояние сокращается настолько, что мое грязное дыхание касается его кожи, Ангел обнимает меня. Привлекает к своей груди, так ласково и спокойно, будто я выходил на пять минут из комнаты, из нашей комнаты в моем доме на Парковой авеню... а сейчас вернулся. И как ни в чем не бывало, он держит меня в объятьях, ласкает длинными пальцами за шею, зарывается в волосы, распрямляя непривычно короткие локоны. А когда я осмеливаюсь поднять голову и посмотреть – его губы трогает улыбка, безмятежная и пугающая, в оправе из свежей, дурманящей запахом крови. Я чувствую также кровь на его животе и осторожно ощупываю – однако порезы исчезли. К горлу подкатили рыдания. Неужели только такой ценой? Два самых дорогих мне существа должны были встретиться и убить, один другого, чтобы исцелиться...

Я поддался напору слез и зарыдал, крепко обхватив его шею, рыдал так, как не рыдал даже тогда, когда увидел его тело в огромном гробу, рыдал, забыв о главном, зачем мчался сюда, и на этот раз слезы приносили облегчение. Чем сильнее они струились по лицу, тем меньшим становился груз, который я таскал на себе с момента, как разделил постель с другим мужчиной. Руки Анджело настойчиво сжимали мою талию, излучали тепло, дарили успокоение, утешали и оправдывали... но сам он не проронил ни слова.

Когда я, наплакавшись, осмелился посмотреть через его плечо на спальню фельдмаршала, то дар речи вернулся. От крайнего изумления. Потому что кровать была пуста! Неравномерно забрызганное кровью одеяло указывало на то, что Фрэнсис был тут, был все это время. Но куда же он мог провалиться?!

Ангел прочитал мои мысли и ответил... тем глубоким хриплым голосом, который я едва помнил, но который заставил мое сердце застонать и забиться в судорожных сокращениях.

- Конрад был жив, когда ты вошел. Его забрали.

- Кто?

- Ты знаешь. Ты видел клеймо на его сердце, ты в курсе сделки. Дьявол унес его в ад.

- А ты?

- А я вернулся из ада. За тобой. И вот за этим, – он достал из кармана кусок темной плоти, небольшой и плотный, такой странной формы, похожий на...

Поняв, что это такое, я лишился чувств.

>> Я заледенел. Вымерз насквозь. И дыхание самого сатаны не могло меня согреть. Вонзая кинжал в грудь Конрада, я старался не путать свою боль с болью Демона, но выходило лживо и неправдоподобно. Я не мог разделить причины ненависти к Фрэнсису, они слишком сильно переплелись – чужая вещь, что он носил в себе нечаянно, и чужой человек, которым он завладел насильно. Демон или Ксавьер? Ксавьер или Демон? Один принадлежит мне без остатка даже после своей смерти. Но второй бежит сюда, превозмогая слабость, задыхаясь и сбиваясь с ног, и бежит не ради меня. В его перепуганном лице ни следа любви ко мне. Имею ли я право судить на уровне «любишь-не любишь»? Тяжелые губы отца целуют по очереди мои виски, его нежности можно пугаться или не хотеть, но ее невозможно оттолкнуть. Между тем я даже не уверен, что сам сохранил способность любить.

Что я должен делать? Если я все еще кукла, обожженная огнем. Разбитая, обугленная, затем насмешки ради исцеленная и покрытая новой кожей. Разве спросили меня о том, хочу ли я вернуться? Разве был у меня выбор? Я не помню, каким был, и не знаю, каким стал. И меня будто нарочно покинуло зрение, чтобы я не разглядел, не определился...

Руки Асмодея сомкнулись на теле умирающего фельдмаршала в момент, когда руки Ксавьера столкнулись с моим лицом. Стук падающих очков заглушило стуком его сердца. Я вслушивался, жадно, в меняющиеся интонации, в глухие шумы и массивные вибрации... в оглушительный грохот, с которым захлопывались клапаны, пропуская кровь из предсердий в желудочки. Кси дышал как подстреленный, тяжело раненый, отчаяние, с которым он бичевал себя, нещадно и неумело, как ребенок, впервые осознавший, что нашкодил, и что сейчас придется отвечать перед взрослыми. Во тьме, сгущенной надо мной, его глаза были яркими желтыми пятнами, они были полны крови, как два светящихся облака, в любой момент готовых прорваться дождем... и когда я привлек его к себе, они хлынули рекой. Я баюкал его, пытаясь справиться с захлестывающей энергетикой его измученного тела, все еще доверху наполненного пережитым горем и страданиями. Мне казалось, что я захлебываюсь в терзающих его мыслях, еще немного, и я умру в этом вместе с ним, мы потонем оба... или я вытащу его из кошмара, как однажды уже сделал это, на его кровати, в день, когда он приказал мне снова быть его половиной.