Радин

Варгас велела составить отчет и перед тем, как повесить трубку, добавила: этот художник – друг юности Понти, его бледная копия. Он в списке лишь потому, что мой ассистент навещал его в декабре, перед тем как исчезнуть. Человек он пустой и станет врать, будьте настороже.

Компьютер аспиранта открылся без пароля, диск был под завязку набит нуаром, и Радин решил перед сном посмотреть «Большие часы» с Рэем Милландом. Ему нужно было выпить, но спускаться в лавку не хотелось. Он вспомнил про жинжинью, вытащил тугую бумажную пробку, и она развернулась, оказавшись картинкой с тремя стариками – двумя в золотых колпаках и одним в чалме.

Бальтазар, Мельхиор и кто там третий? Каспар.

Такие буклеты раздают в день Трех Королей вместе с миндальными пирогами и картонными стаканами с церковным вином. Похоже, хозяин квартиры был на январском шествии, думал Радин, пробуя сладкую настойку, а потом десятого января купил газету. На это мы можем хоть как-то опереться. В галерее парень не появлялся с двадцать второго декабря. Допустим, он уехал на праздники домой, есть же у него родители или, скажем, девушка в маленьком австрийском городке.

Фотографии Крамера он нашел быстро, хотя в социальных сетях тот был не слишком заметен. У него было обычное лицо человека, начинающего карьеру в мире аукционов: немного настороженное, холеное, с высоким лбом и модной бородкой, которую лиссабонский парикмахер называл «бретта» и предлагал Радину при каждой встрече.

Куда подевался этот белокурый каспар хаузер, в какие подался кавалерийские войска? И где монография, которую он собирался опубликовать? Сегодня осмотрю весь дом как следует, а завтра навещу человека, который, по словам галеристки, не скажет мне ни слова правды. Если она права, то это будет третий человек, который станет мне врать.

Гарай

Однажды на пикнике выпускников академии я пытался поговорить с Варгас о выставке своих пейзажей, так она достала золотой карандашик, открыла записную книжку и записала мое имя где-то в конце. Я с вами свяжусь, если появится возможность. С тех пор прошло восемь лет, но возможность не появилась. Что ж, теперь она будет наказана. А вместе с ней и надменная хозяйка виллы, владелица белой победительной шеи, будто выточенной из слонового бивня.

Когда Понти на ней женился, то сразу стал на нее похож, так дервиш из «Тысяча и одной ночи» становился тем, над кем произнес заклинание. Я не сразу понял, что нашей дружбе пришел конец, он ведь стучал меня по плечу в коридорах академии, покупал нам билеты на стадион и все такое прочее. Доменика морщила нос, когда я приходил, но я не обращал внимания, у нас с Понти было слишком много переплетенных корней и веток, мы были голодными молодыми дубами, крепко вросшими рядом, полными птичьего гудения и шума листвы. Никакая ночная кукушка не могла меня перекуковать.

В январе девяносто девятого он уехал в теплые края, а я заразился коклюшем от соседской девчонки и свалился в жару. Оказалось, эта штука легко зажевывает взрослых, это я узнал через неделю, когда началась стадия сухого кашля, от которого я мочил штаны и бился головой об стену. Спустя какое-то время я вынырнул из горячего, пропахшего аммиаком тумана и решился выползти на улицу, чтобы попросить Понти принести еды, а еще лучше бутылку бренди. Позвонить в то время можно было из бара Рене на углу, так что я сел за стойку, над которой висел экран с беззвучными футболистами, заказал кофе и придвинул телефон поближе.

– Сегодня полуфинал, наши с «Маритиму» играют, я звук выключил, – сказал мне хозяин бара, нацеживая кофе из окутанной паром красной машины. – Ты чего в больницу не лег? Заразу мне не принесешь?

– Кто меня возьмет в больницу-то. – Я снял трубку и принялся набирать номер Понти, который помнил наизусть. – Я даже страховку не плачу.

Некоторое время я слушал гудки, потом в трубке раздался голос Понти, почти заглушаемый голосом комментатора: мой друг тоже смотрел футбол. Горло у меня перехватило, и я поднял глаза на экран, пытаясь восстановить дыхание. Полуфинал? Это что, уже конец мая? Значит, я проболел больше трех недель.

Три недели меня не было ни в академии, ни на пленэрах, три недели я вообще не давал о себе знать, а мой лучший друг Алехандро даже не спохватился. Такая дружба похожа на старинный механизм канатной дороги: на вершине горы в нее заливали воду, а внизу сливали – только тогда вагоны двигались. Значит, если я на вершине не заливаю, все стоит на месте?

– Алло! – повторил нетерпеливый голос, а за кадром завыли и застонали болельщики.

Я положил трубку, допил кофе и начал кашлять. Кашлял я долго, минуты две, как положено. Джинсы промокли, и домой я возвращался, прикрывшись вечерним выпуском «Diario».

Радин. Среда