Радин

Добравшись до моста, Радин обнаружил, что кантину снесли и поставили фанерный киоск, где продавали картошку с анчоусами. Он купил подтекающий маслом пакет и устроился на парапете, глядя на берег Гайи, сплошь застроенный винными складами. По реке медленно двигался пароходик с туристами. Каждый раз проходя под мостом, капитан подавал сигнал, и пассажиры послушно задирали головы.

Мостов было пять, и самый последний – мост Аррабида – казался едва заметным штрихом, сарматской застежкой на устье реки, золотой изогнутой фибулой. За мостом начинался океан.

Иван

День был такой солнечный, когда она зашла в редакцию на Большой Морской, что казалось, краски выцветают на глазах, стены, бумага, свет из окна, все стало белым, как топленое молоко. Под потолком слабо поскрипывал вентилятор, от этого духота казалась еще плотнее. В полдень все ушли обедать в столовую, я остался один и лежал головой на столе. Дверь хлопнула, и я поднял голову. Она стояла на пороге, маленькая, прохладная, с бритой головой, в мятых льняных штанах.

– Какое у вас тут арктическое лето, – сказала она. – Я принесла объявление, это правильный кабинет?

– Давайте его сюда, – сказал я шепотом.

Любовь, будто простуда, чиркнула по горлу. Когда она села напротив меня и принялась копаться в рюкзаке, жара сразу спала, и лопасти вентилятора тихо зажужжали. Я смотрел на золотую луковицу ее головы, на губы африканского мальчика, на розовое пятнышко между бровями. Я не знал, о чем спросить, чтобы она подняла глаза, и любовался ею тайно, будто карпом в японском пруду.

– Зачем вы так голову побрили?

– У меня были вши, – сказала она, вынимая из рюкзака бумажки, заложенные почему-то в справочник «Лекарственные растения». – В нашей балетной школе недавно были вши, почти у всех, и у меня тоже.

– Так вы танцуете? – Я взял ее бумажки, сунул в папку для субботнего номера, спросил, не хочет ли она мороженого, и она кивнула.

Вернулись наши из столовой, дверь принялась хлопать, загудели принтеры, жара вернулась, и я сразу устал. Потом мы дошли до ее дома и постояли на лестничной площадке, куда свет попадал через грязные витражи, а потом полгода куда-то делись, и началась винтовая португальская лестница, по которой мы побрели, заходя в съемные комнатушки, гарсоньерки с расколотыми биде, и выходя из них с коробками, которых становилось все больше, потому что она помешана на местной керамике, с оленями, похожими на ящериц, а я иногда все же выигрывал и покупал ей дурацкие тарелки.

Еще она любит рисовые хлебцы и запах клеевой краски. Теперь я знаю цвет ее глаз, я даже знаю цвет ее внутренних бедер, или как там это называется, я еще не насытился этими бедрами, недрами и алой чавкающей глиной ее болот, другое дело, что она смотрит на меня ледяными глазами, будто на вора, да я и есть вор.

Радин. Понедельник

В гостинице шел ремонт. За стеной номера жужжало сверло, а двери внизу хлопали так часто, будто в коридоре завелся морской сквозняк. Здание смахивало на ганзейское судно, застрявшее на стапелях: окна были круглыми, полосатые маркизы полоскались на ветру, а корму занимали площадки с ресторанами. Радина поселили на самом верху, в бочке для лучников.

Выложив вещи на кровать, он вспомнил, что нужно найти мастерскую, потому что в лаптопе поселились муравьи. Вчера, укладывая компьютер в сумку, он обнаружил пятерых, крошечных, как кунжутные семечки.

Радин открыл мини-бар и выпил холодной газировки. Потом он заглянул в туалетную комнату и увидел душевую кабину, хотя номер обещали с ванной. Раздевшись догола, он надел наушники, нашел в телефоне сенегальские барабаны, намочил полотенце под краном и растерся им до красноты.

Спустившись в лобби, он подошел к портье, чтобы взять карту города, и его попросили расплатиться за номер наличными. На карточке не хватает средств, сказал портье, свяжитесь с вашим банком! Радин сказал, что так и сделает, и отправился искать мастерскую. Портье отметил ее точкой на карте, но Радин немного заплутал и вышел на площадь Триндаде только к десяти утра.

Мастерская обнаружилась в подвале, мастер вынес на улицу стул и сидел с чашкой кофе, жмурясь на утреннем солнце. Радин вспомнил слово формига, рассказал про муравьев, и тот засмеялся:

– Да ты шутишь, парень! Муравьи похожи на людей, они любят сладенькое. Поставь-ка его на карниз и смотри, как все просто.

Мастер отхлебнул кофе, сунул палец в чашку и покрутил там немного, потом провел пальцем по карнизу, мазнул кофейной гущей вокруг дисковода и снова откинулся на спинку стула:

– Сейчас сами выйдут, а ты пойди погуляй!

Обойдя пустую площадь с фонтаном в виде пеликана, Радин не нашел скамейки и лег на газон. Вчерашнее вердехо еще давало себя знать, во рту пересохло, лоб замерз.

Он достал из кармана джинсов записку попутчика, расправил и прочел несколько раз. Текст монолога был не слишком сложным, под ним приписали номер телефона, обведенный кривым сердечком. Листок был вырван из его собственной тетради. Вор Салданья, наверное, до утра сидел, глядя в темное окно и размышляя, как меня принудить.