Радио Мартын

– Михаил – младший брат, это он отправил шапку. Я слышал, как вы читали это письмо по Радио. Последнее, апрельское. В августе тридцать седьмого года вышел приказ Ежова по «разгрузке» лагеря от «активных антисоветских элементов». К расстрелу приговорили тысяча восемьсот двадцать пять заключенных Соловецкой тюрьмы. Девятого октября тридцать седьмого года приговорено шестьсот пятьдесят семь человек. Они расстреляны двадцать седьмого октября, второго и третьего ноября тридцать седьмого года. Десятого октября тридцать седьмого года приговорено четыреста пятьдесят девять человек. Они расстреляны первого и четвертого ноября тридцать седьмого года. Десятого ноября тридцать седьмого года приговорено восемьдесят четыре человека. Они расстреляны восьмого декабря тридцать седьмого года. Двадцать пятого ноября тридцать седьмого года приговорено четыреста двадцать пять человек. Они расстреляны восьмого декабря тридцать седьмого года. Четырнадцатого февраля тридцать восьмого года приговорено двести человек – дату их расстрела не знаем. Тот, о ком вы спрашиваете, – среди приговоренных двадцать пятого ноября. Мы не знаем, где они похоронены – может быть, в районе Лодейнопольского лагпункта, может быть, на Ржевском артиллерийском полигоне. Мы не знаем, где они похоронены.

– Мартын, – Миа, снова тронула меня за плечо, – Мартын, видишь ту даму? Ей нужно отдать письма офицера Антонова с «Храброго».

– Здравствуйте, – сказала высокая дама с острыми чертами лица, с низким голосом. Чем-то похожая на Елену Турбину, только постаревшую. – Вы, должно быть, видели письма, обращенные к Лиле, Елизавете, и знаете Николая. Вернее, его почерк.

– Да.

– Хотите видеть, каким он был тогда?

– Конечно!

– Вот его карточка.

А вот карточка, которую он так долго ждал.

– Это она?

– Кто?

– Кому он так много писал, Лиля?

– Да.

– Что вы о ней знаете?

– Я знаю о ней почти все.

– Что она делала, пока он писал ей письма?

– Она ждала их, и отвечала ему, и снова ждала. Она жила на Торговой улице, в доме номер двадцать пять, в двадцать восьмой квартире. Она была слушательницей курсов Лесгафта. Вероятно, как раз когда Николай подъезжал к Омску, подавала прошение в Психоневрологический институт. Медицинское отделение. А в октябре шестнадцатого заплатила, кажется, семьдесят пять рублей за право слушать там лекции…

– Девятьсот шестнадцатого?

– У вас какие-то сомнения?

– Вы стали медсестрой? Поэтому на фотографии в форме?

На нас стали оглядываться. Миа сказала мне:

– Ш-ш-ш-ш, Мартын, говорят тост, обращаются к тебе.

Я обернулся. Во главе стола, подняв бокал с вином, стоял седой усач, чем-то напоминающий Ана:

– Поэтому спасибо, Мартын, за ваши посылки. Кстати, день Мартына Лисогона четырнадцатого апреля. В этот день на лисиц, по поверью, нападает курячья слепота. Лиса кочует, переселяется в новую нору. А еще мартын – общее названье водяных птиц, вы их знаете? Крячка, чайка, зимородок, алкид, алкион, лединник… Куцая, зелено-пестрая, сидящая на кусте птичка, подстерегающая на берегу. А еще есть мартышки, так называют чернорабочих артельщиков, нужных для ссыпки купленной пшеницы в амбары. Они устраивают амбары, крытые лубьями и рогожами, принимают, меряют и ссыпают пшеницу на свой ответ – всей артелью живут воровством и обмером, кражей хлеба у продавцов. Не обижайтесь, но ведь и лиса, и птица, и обмеряющие артельщики вам близки. Я люблю еще слово «мартын-гик» – это распорка под бушпритом, шест для укрепления продолженья бушприта. А бушприт – дерево, выступающее вперед с носа корабля, понимаете? Этот тост за вас, Мартын Корабельный.

Поднялся одобрительный морской гул.

– Я хотел бы продолжить вашу речь, – с кресла встал худой, очень высокий человек в очках с толстыми стеклами. Ему пришлось чуть приклонить свою кудрявую голову, чтобы не стукнуться о потолок. С высоты он оглядел всех внимательным взглядом и, когда гул умолк, поднял прозрачную, наполненную до краев рюмку.

– Вы все видели эту связку писем. И не хуже меня знаете, что от наших болестей нет мазей. Что мадам Дефарж вяжет, а нервы не канаты. Да, придет время, будет и пора. Вот и пора. – Он вздохнул. – Вы лучше меня знаете, что, не глядя на гнусное время, ласточки, пророчащие жемчужные вечера, уже чертят небо. Я несколько лет занимался языком одного из народов Австралии, он называется нханда. Это люди, живущие среди страниц Красной книги. Я общался с последними представителями этого народа, смеющимися, танцующими среди редчайших животных и растений, необыкновенных средостений запахов, цветов. Они способны были рассказать нам о том, что станет лекарствами от самых разных болезней. Но самое важное я спасти не успел. Путевые песни тех племен. Путевые песни описывали продвижение людей через чащобы. Нханда верят, что первые жители, высадившиеся на берегу, создали своими песнями сам континент. Песнями. Ту землю, которую мы сейчас знаем Австралией, куда вы хотели уехать, я слышал. Их песни говорили о гигантских следах, вмятинах на земле…

– Это же великаны!

– Ш-ш-ш-ш, не перебивайте тост.