Радио "Москвина"

— Знаете, сколько желающих выступить в нашем цирке? — он грустно мне говорит. — Семь тысяч! А в каждой программе занято всего семьдесят-восемьдесят артистов. Что делать? Заставлять людей в очереди по нескольку лет стоять? Тоже ведь жестоко. А менять программы — очень дорого.

После всеобщего подорожания нечем артистам платить, зверей кормить. Я уж не говорю про гастроли, оплату гостиниц и дороги. Каких денег это все стоит — ого-го-го! Но в убыток себе — не будем повышать цены на спектакли, чтобы и малообеспеченные семьи иногда могли своих детей порадовать…

Погрузки, разгрузки, уборки, продукты для животных — все к нему.

— И репетиции, и строительство, — подхватывает Юрий Владимирович. — И заботы о том, увезут ли вовремя говно из конюшни или опять нас оштрафуют… Тем не менее, наши звери получают все, что положено международными нормами. А мясо у нас почем нынче, в курсе? Вот и нам оно не дешевле достается.

(Однажды служитель из московского циркового поезда в провинциальном городке придумал продавать мясо, предназначенное для тигров, местному населению. У вагона выстроилась очередь. Подходит мужик в кепке и в телогрейке: «Мне два кило», — протягивает деньги. Это был Юрий Никулин. Парень смутился. А Юрий Владимирович: «Мальчик, не обижай тигров!»)

Явился пожарный, угрожая санкциями.

Никулин:

— С кем я не могу договориться — это с пожарными. Мы с Игорем Кио выступали в Америке, ездили по разным городам. У него был номер — сжигание женщины. На репетиции вечно толпятся пожарные и полицейские. И все у нас спрашивали: «Как это у него получается?» Я говорю: «А что, разве у вас в Америке сложно каждый вечер новую бабу найти?» Тогда пожарные стали выяснять, что за пламя, какой высоты, другие технические подробности. Я говорю: «Что вы так волнуетесь. Мы в Америке два месяца выступаем, и всего два зала сгорело…» Они такой крик подняли, а потом взяли, да и запретили представление. Кио на меня страшно разозлился: «Вот до чего ваш юмор доводит!» Но было уже поздно. Там пожарные железные — если уж сказали «нет», ничто их не переубедит.

Какая-то девушка потребовала автограф на цирковую афишу:

— Юрий Владимирович, подпишите: Петру Федоровичу Синельникову.

Никулин, подписывая:

— А кто это — Петр Федорович?

Та:

— Не знаю. Меня тоже попросили.

Пришел человек, ведя за руку шимпанзе, для серьезного разговора с директором.

— Ну, все, — я подумала. — Человек с шимпанзе, а я со своим дедом Степаном. Разве тут встрянешь? Да и время мое истекло.

Вдруг речь зашла о собаках.

— У меня, — сказал Юрий Владимирович, — одна — маленькая: фокстерьер жесткошерстный Кутя, ее сын подобрал, когда учился на первом курсе. А второй — ризеншнауцер Данила. Зверь! Когда я играл жуликов и совершал очередное зло, она сурово сдирала с меня штаны! Потом собака перестала работать в цирке, так слово «цирк» при ней нельзя было произносить.

— А я помню спаниеля вашей тети — Ольги Ивановны, — сказала я, наконец.

— А? — изумленно отозвался Никулин.

— Я у Ольги Ивановны в Кратове была в детском саду.

— Да вы что?! Вы?! А она там живет. Я ей терраску пристроил. Только сейчас она в Москве. У нее инфаркт был.

— А вы и моего деда, наверное, помните…

И даю фотографию.

— Степан Степаныч!.. Это твой дед? А Матильда Ивановна!.. Ой, сегодня же передам привет Ольге Ивановне от внучки Матильды Ивановны!..

А ты где живешь? В Москве? Вы же в Риге…

Я говорю:

— Нет, это мой дядя Степа — в Риге, мамин брат.

— А я от него как раз новогоднее поздравление получил и ответил. Я в Риге у них останавливался. Надо же, Степан Степаныч! Ты его хоть помнишь? Это ж мировой был мужик. А выпить любил!.. Ты замужем? Дети есть? Дай я твой телефон запишу! Нет телефона? Ну тогда позвони сама. Как отстроимся — приходи. Кто у тебя — сын или дочка? Семь лет? Наш человек!

(Мы когда прослушивали пленку, Сережа спросил удивленно: «А что — разве Никулин не знал, что я есть, тут, дома, на свете?»)

И, раз такое дело, Юрий Владимирович повел меня показывать цирк. Привычно запахло конюшней, опилками, я почувствовала себя в родном доме. Правда, лошадей здесь уже не было. Двери нараспашку. Сквозняки.

На полу — скрученный занавес, как хобот слона.

«Каждый раз перед выходом на манеж я смотрю в щелочку у занавеса на зрительный зал и чуть быстрее начинает биться сердце. Я уже мысленно там, с публикой, которая ждет, настраиваюсь на встречу с ней, — пишет Юрий Никулин в своей книжке. — Как нас сегодня примут? Если публика благожелательная, тепло встречает твое первое появление, то забываешь обо всем на свете. И, подогретый аплодисментами, настроенный на хороший прием, я радостно выхожу на манеж, чтобы начать свою работу».

Возле клоунской комнаты («надо говорить „клоунская комната“, а не гардеробная!». — Ю.Н.) табличка: «Олег Попов», «Карандаш», «Альперов»… Кругом ящики, запакованная мебель, лампы, вешалки, зеркала…

— Как себя чувствуем, Юрий Владимирович? — на бегу спросил кто-то.

— Замечательно! Завтра похороны… — с легкостью отозвался Никулин.