Радиус взрыва неизвестен

Я понял, для кого и для чего говорил свои резкости Галиас, когда Брегман вдруг круто остановился возле нашего столика, отпустив Марту. Глаза у него были злые, всякое благодушие смыло с него, как будто в лицо хлестнуло морской волной.

— Галиас! В отсутствие хозяина о нем не говорят дурного! — резко сказал он.

— А я всегда плачу за себя сам! — насмешливо ответил Галиас и неторопливо выложил на стол сторублевую бумажку. — Ну как, товарищи, не пора ли на покой? Завтра всем надо работать, даже и тем, кто торгует на рынке или расписывает церкви.

Я поднялся вслед за ним. Но Гордеев продолжал сидеть, глядя на Марту. Марту опять заслонили друзья Брегмана. Мне показалось, что она сделала движение в сторону Гордеева, но Брегман цепко ухватил ее за руку. Обходя стол, я протиснулся между Мартой и Брегманом, взял ее под руку и, насколько мог, весело сказал:

— А нам завтра рано на самолет. Позвольте откланяться…

Тут только Гордеев встрепенулся, вынул деньги, положил рядом с теми, что оставил Галиас, и встал. Брегман пытался еще что-то шепнуть Марте, но я как-то нечаянно наступил ему на ногу, послышалось только шипение. Пока я извинялся, Александр Николаевич подошел к жене и повел ее к выходу. Брегман что-то сказал белокурому, сунул ему деньги; тот остался, видимо, рассчитываться с официантом, остальные пошли за нами.

Галиас ждал нас у гардероба. И в дверях он сначала пропустил нас; когда он догнал меня, шляпа у него была помята, и лицо он закрывал платком. Брегман и остальные вывалились на улицу и стояли под старинными железными фонарями, украшавшими вход, о чем-то споря. За нами они не пошли.

— Что, не повезло? — тихо спросил я Галиаса.

— Это все Ян. Как он успел, не знаю! Я же видел, он оставался у столика. Но, по-моему, он тоже несколько утратил свою мраморную красоту, — мстительно добавил он.

— Зачем это вам понадобилось?

— Не люблю ловкачей! — хмуро проговорил он. — Да вы не беспокойтесь, завтра все станет на свои места. Я ведь для них — свой брат, какой-то репортеришка из «Вечерних новостей». А то, что я Брегмана поддразнил, им как медом по губам. Но при чем тут Марта Кришьяновна? — вдруг встревоженно спросил он. — Брегман часто бывает в Москве, но не по спекулятивным делам и не из любви к искусству. Там он так ловко теряется, что мы ни разу его не обнаружили. Не в святейшем же синоде он прячется?

— А зачем вам его искать?

— Как вам сказать… Живет уж слишком широко… Тут даже церковники не помогут!

Мы подходили к гостинице. Галиас торопливо подал мне руку и свернул в переулок. Когда шедшие впереди Гордеевы остановились, я был один.

— А где же остальные? — растерянно спросила Марта Кришьяновна.

— Они решили остаться, — солгал я.

Она как-то поникла и молча стала подниматься по лестнице. У дверей, дождавшись, когда она вошла в номер, я остановил Гордеева.

— И вам не стыдно? — зло спросил я. — Вы молча наблюдаете, как какой-то шалопай ухаживает за вашей женой, и даже не пытаетесь бороться! Помните Маяковского:

Много ходит

  всяческих

    охотников

      до наших жен…

— Это не тема для разговора! — гневно прервал он.

— Нет, именно об этом и надо говорить! Вместо того чтобы взять мокрую тряпку и снять с этого гипсового болвана всю позолоту, вы притворяетесь слепым! А вы знаете, что этот Брегман почти каждый месяц бывает в Москве и, наверно, звонит… Марте Кришьяновне… — Я с трудом вымолвил ее имя.

— Знаю, — сухо ответил Гордеев. Он открыл дверь и преувеличенно громко спросил: — Может быть, зайдете к нам?

— Нет! — отрезал я. Но, взглянув в его измученные глаза, испугался своей резкости. — Идите отдыхайте. Завтра я позвоню, как только дадут погоду. В Москве все станет проще и определеннее.

Он пожал плечами и закрыл дверь за собой. Я еще долго стоял в коридоре. Не то чтобы я подслушивал, нет, просто меня удивляло молчание за дверью. Как будто там никто и не жил. А может, и на самом деле там медленно и тихо умирала любовь? У одра смертельно больного всегда тихо…

7

Утром погоды не дали. Пообещали отправить нас в четыре пополудни с рейсовым трансъевропейским.

Когда я сказал об этом Гордеевым, Марта вдруг забеспокоилась, попросила позвонить на вокзал, нет ли поезда. Поезд уходил только в девять вечера.

Она как-то вся сжалась, побледнела, я бы сказал, даже подурнела. Неподвижно сидела в кресле, только пальцы шевелились, комкая бахрому скатерти на столе. Гордеев, одетый, выбритый, неторопливо ходил по комнате, собирая разбросанные вещи. Разговаривал он односложно: «Да», «Нет»… У меня было такое ощущение, что он ходил безостановочно всю ночь.

Но вот все было собрано, чемоданы заперты, и только тогда он остановился среди комнаты, тоскливо глядя вокруг. Ему не хватало какого-нибудь дела, чтобы занять свои руки. Так и казалось, что сейчас он сядет по другую сторону стола и тоже начнет комкать и расправлять скатерть. Картина эта представилась столь отчетливо, что я невольно поморщился, поклявшись про себя умереть, как и жил, холостяком, а если уж придется жениться, так выбрать женщину некрасивую, смирную, не моложе себя.