Радиус взрыва неизвестен

Однажды он проснулся с каким-то странным ощущением находки. Как будто он долго шел трудным путем и вдруг нашел нечто, до этой поры ускользавшее от него. Он еще не знал, что нашел, но ощущение тихой радости не проходило. И вдруг сообразил: он нашел себя.

Он пошевелил пальцами и почувствовал, что они подчиняются. Это было так странно после долгих времен распада, что он боялся открыть глаза. Открывал их медленно, чувствуя, как свет все глубже проникает в зрачки. Наконец распахнул ресницы, увидел одеяло, очертания тела под одеялом, белую стену и переплет металлической спинки кровати. Повел глазами вправо — там стояло кресло, и в нем отдыхала сиделка, склонив голову на подлокотник. Маски на ней не было — значит, инфекционный период болезни кончился. И сразу вспомнил все: Галину Сергеевну и Лизу за окном, горькое горе этой встречи, так обессилившее его, что он даже не боролся с болезнью.

Солнечный свет заливал комнату, отражаясь от стен, дробясь и подрагивая, как сверкающая вода. В нем все зримое казалось неверным, а может быть, просто устали глаза. Вот и фигура сиделки вдруг начала преображаться, принимать новые очертания, все ее линии округлились, налились красотой и силой, она стала похожа на Галину Сергеевну, как могут казаться похожими фигуры женщин на далеком расстоянии или в те минуты, когда жаждешь увидеть одну из них. Он снова закрыл глаза, так велико было это сходство.

И, тотчас открыв, воскликнул:

— Галя!..

Увы, этот хриплый шепот лишь с большим отдалением от истины можно было назвать голосом. Однако женщина вздрогнула, выпрямилась, испуганно-радостно взглянула на Староверова, и он, наконец, увидел ее глаза. И, как много раз было раньше, сияние их переполнило душу, сердце забилось часто-часто, все вокруг повернулось на какой-то тайной оси и показалось необыкновенно прекрасным, как будто при восходе солнца. И тихий ее изумленно-восторженный шепот проник в самое сердце, хотя слова были предельно обычны:

— Вам лучше? В самом деле? Нет, не говорите, молчите, я вижу! Вам еще нельзя говорить. Сейчас я вызову врача…

Она нажала кнопку звонка и только тогда подошла к нему. Он увидел ее необыкновенно высокой — ведь до сих пор он разговаривал с нею стоя или сидя, а сейчас лежал. Легкая ее рука прикоснулась к его лбу. Ощущение было столь необычным, что он был вынужден закрыть глаза, чтобы не заплакать. И все равно бессильная слезинка скользнула по щеке. Галина Сергеевна сняла ее пальцем, нагнулась, — он почувствовал это по шелесту халата, — и поцеловала его. Острое чувство счастья пронизало все его тело, он напрягся, впервые ощущая, что в нем еще сохранились какие-то силы, и снова открыл глаза.

Ее милое, омытое светлыми слезами лицо было так близко, что дыхание их соединилось. Он поднял руки и сомкнул их вокруг ее шеи.

Дверь бесшумно открылась, только веяние воздуха показало, что они не одни. Староверов, скосив глаза, увидел Ермакова. Врач, стоя на пороге, улыбнулся, глядя на Староверова и склонившуюся над ним Галину Сергеевну, сказал:

— Значит, наш больной выздоровел!

Галина Сергеевна, вспыхнув, оторвалась от Староверова, поправила подушку и отошла. Но она чувствовала, что Староверову надо видеть ее, и остановилась в ногах. Врач подошел, взял руку, посчитал пульс, шевеля толстыми губами, опустился в кресло.

— Ну что же, все кончилось благополучно! — сказал он. — Теперь несколько дней диеты, покой, и можно будет встать. Но какую сиделку приобрели вы в лице Галины Сергеевны!..

Она смутилась, но Ермаков, не желая замечать, как ей неловко от его похвал, принялся рассказывать, как убеждала его Галина Сергеевна разрешить ей ухаживать за Староверовым, как ожидала конца инфекционного периода и, наконец, завладела этой палатой. А Староверов смотрел на молодую женщину, не в силах оторвать взгляд, и думал о том, что вот и пришло время, когда они всегда будут вместе. Пусть они пришли к этому через трудные и тяжкие испытания, тем крепче станет связавшая их нить.

Врач поболтал еще немного, рассказал об отъезде вирусологов, о беспокойстве Краснышева и министра при известии о болезни Староверова и ушел. Потом пришла сестра, затем няня принесла завтрак. Но все это время Староверов и Галя были словно наедине. Галя кормила его, не позволяла двигаться, приказывала молчать, но даже этот деспотизм был мил ему. С большим трудом он уговорил ее пойти отдохнуть, но и отдыхать она осталась в комнате сестер. Няня таинственно сказала:

— Здесь и спит.

Он попросил у няньки зеркало и обнаружил, что оброс курчавой каштановой бородкой, реденькой, мелкой, как ни странно, молодившей его. Подумал: может быть, сохранить эту бородку, как воспоминание о времени, когда к нему пришло счастье, но лицо казалось таким чужим, что испугался, — ведь Галя встретила его без бороды. Попросил позвать парикмахера и вытерпел довольно долгую процедуру. Попросил принести свежую рубашку и переоделся. И каждая эта мелкая забота как будто прибавляла силы. С аппетитом съел второй завтрак и снова уснул.